- Верно! - запищало несколько голосов, и все захлопали, загоготали. Наташка, красная, хохотала в плечо своей подруге.

В антракте дети повалили в конюшню всей гурьбой. Я вертелся тут же, но не мог сквозь густую толпу ребят пробиться к Наташе и только издали следил за зеленой шапочкой.

Вечером шел в первый раз при публике номер с удавом. Но я очень легко о нем думал. Мне скорей хотелось начать получать свои два с половиной червонца. И я считал в уме:

"Воскресенье - раз. Понедельник - не работаем. Вторник - уже пятьдесят рублей. Это в банк... Нет, им! А в банк - в пятницу".

Я представлял, как они получат там дома. Ответ от них уж у меня был - на Наташке зеленая шапочка, как я просил.

Цирк был набит битком, и говорили, что около кассы скандалы и милиция. Мой номер должен идти последним. Директор нашел меня и серьезно спросил вполголоса:

- Вы себя хорошо чувствуете?

Я себя отлично чувствовал. Представление было парадное. Самарио играл со своей Эсмеральдой в футбол. Осип и "рыжий" стояли голкиперами. Эсмеральда три раза забила гол Самарио. В конце "рыжий" прижал мяч коленками к животу и кубарем выкатился с манежа. Эсмеральда кланялась и делала публике ножкой. Потом схватила Самарио за ворот и унесла с арены. Я с этой возней с удавом не заметил, когда итальянец успел наладить этот номер.

Наш номер с собаками и с Буль-де-Нэжем прошел с блеском, как никогда. Голуа вызывали, и он три раза повторял свой жест. Теперь под куполом без сетки работали воздушные гимнасты. Тут Голуа схватил меня под руку и потянул к удаву.

- Я обязан вам показать мое искусство.

Он что-то долго рисовал на этот раз на визитной карточке.

- Бросайте! - сунул мне Голуа карточку. Я взглянул. На карточке была довольно похоже нарисована голова Самарио в жокейской кепке.

- Бросайте! Еще! Еще! Мы его помучим сначала.

Француз без промаха садил из маузера и подбивал карточку.

- Клейте теперь!

Я налепил карточку на стену.

Бах! Бах! И Голуа всадил две пули рядом на месте глаз картонного Самарио.

Я вышел на манеж в своей безрукавке. Желтые панталоны с раструбами болтались на ногах, как паруса... Я сделал рукой публике и поклонился. Весь цирк захлопал.

- Вот что значит афиша! Какой кредит! - сказал француз.

Когда внесли клетку, вся публика взволнованно загудела. Это волнение вошло и в меня. Сердце мое часто билось. Но вот грянул мой марш, визгнула дверка. Удав пошел на меня. Я манипулировал кольцами под барабанную дробь. Барабан бил все громче, все быстрей. Перед третьим разом публика заорала:

- Довольно! Довольно!

Удав полз по мне третий раз. Вой и крики заглушали барабан. Удав уже полз к своей клетке. Музыка снова ударила мой марш. Я осмотрелся кругом: весь цирк стоял на ногах. Хлопали, кричали, топали. Я раскланивался. Публика не унималась. Бросились с мест.

- Долой с манежа! - резко крикнул мне Голуа. - Они будут вас бросать в воздух.

Я проскочил вперед клетки, которую уже несли служители за кулисы.

Клетку поставили в коридоре, и публика тискалась и толкалась: всем хотелось взглянуть на Короля. Голуа в уборной обнимал меня.

- Вы должны меня благодарить, мой прекрасный друг, но я рад, я поздравляю, я горжусь вами. - И он тискал меня со всех сил. Я вспомнил про пятьдесят долларов. Я спросил деньги.

- Ах, мой друг, ведь вы получили на четыре вечера вперед. Да, действительно: я взял у Голуа сто рублей еще перед первой пробой.

- Но если вам нужны деньги, то я готов. Вот вам двадцать пять, - и он масляно глядел мне в глаза, передавая червонцы, - и даже... тридцать. Я не копеечник. - И он с шиком хлопнул мне в руку дрянную пятерку. - Вы счастливы! Поцелуйте меня!

И мне пришлось с ним поцеловаться.

- Слушайте, мой друг, - сказал Голуа, обняв меня за плечо, - ведь вы француз в душе, в вас есть мужество галла, изысканность римлян и мудрость франков.