– Я не желаю отвечать на ваши вопросы, – заявил Ермаков. – Если это и все обвинения, можете вытереть ими задницу.

– Не все, – ответил Голубков. – Вы обвиняетесь в преступном сговоре с группой установленных лиц с целью угона российского транспортного самолета. Вы доставили угонщиков на военный аэродром, по вашему приказу для них были созданы все условия для успешного проведения террористического акта. Вместе с ними вы намеревались нелегально покинуть страну, что может явиться основанием для обвинения вас в измене Родине.

От возмущения генерал‑лейтенант даже дернулся в кресле, но тут же болезненная гримаса исказила его лицо.

– Поразительно, полковник, – сказал он. – Я считал вас умным человеком. Ваши свидетели могут подтвердить, что в самолет меня затащили против моей воли.

Голубков повернулся к нам:

– Подтверждаете?

– Я не могу, – ответил я. – Не видел, был уже там, когда его привезли.

– Кто видел?

– Мы видели, – сказал Док. – У нас не создалось впечатления, что он протестовал, когда его катили арабы.

– Протестовал или не протестовал? – уточнил Голубков. – Кричал, отбивался, звал на помощь?

– Нет, – сказал Док.

– Нет, – повторили Артист и Боцман.

– Я требовал выпустить меня из самолета. Я требовал остановить самолет. В самых резких выражениях. Это может подтвердить Пастухов. Он был свидетелем моего разговора с Джаббаром.

– Вы уверены, что он подтвердит? – спросил Голубков.

– Если он честный человек – да.

– Давай, Пастухов, – сказал полковник. – Арабы говорят в один голос, что он сам согласился лететь. Бортмеханик ничего не слышал, лежал далеко. Экипаж тоже не в курсе.

Я походил вокруг последнего трона поверженного императора и сказал ему с прямотой маршала Мюрата:

– Не могу сказать, что мало в жизни видел сволочей. Не слишком много, но и не мало. Среди них попадались даже мерзавцы. Но с такой тварью сталкиваюсь первый раз. Ну? И как я должен ответить? После того как ты приказал нас убить при попытке к бегству. После того как ты убил ребят Сивопляса. Которые, тварь, в афганской войне уцелели. После того как ты подписал самого Сивопляса! Что ты хочешь от меня услышать?

– Что за дела? – вмешался Голубков. – Доложить!

– Давай, – сказал я Боцману. – Докладывай без эмоций.

Он доложил. У него получилось без эмоций. У меня бы не получилось. У Дока и Артиста тоже. А у него получилось. Голубков вызвал Сивопляса. Он изложил то, что знал. И тоже без эмоций, хотя это далось ему нелегко.

– Что скажете? – спросил Голубков.

– Бред, – отрезал генерал‑лейтенант. – Голословные домыслы. А свидетель у вас только один.

– Твое слово, Пастух, – обернулся ко мне Голубков. – Подтверждаешь, что он согласился лететь добровольно?

– Что за бодягу вы здесь разводите? – разозлился я. – Нет. Он орал как резаный.

Требовал выпустить. Но араб его не послушал.

– Ты понимаешь, что сейчас сказал?

– А что я сказал? Пусть отвечает за то, что сделал. Ему и этого выше крыши! Три убийства – мало?

– Да не ответит он за это! – гаркнул полковник. – Понял? Не ответит!

– Не понял, – сказал я. – Это почему?

– Да потому что нет доказательств! Прямых! А один свидетель – не свидетель! Это еще в римском праве записано!

– А мы что, живем в Риме? – спросил я.