У подполковника Тимашука появилось ощущение ирреальности происходящего. Конец двадцатого века. Компьютеры. Спутниковая связь. Виртуальная действительность.

Клонированная овечка Долли. Интерактивный черт в ступе. Литерный состав с модулями новейших истребителей бесследно исчезает на семидесятикилометровой железнодорожной ветке. Корова. Сколько времени доят корову?

Стемнело. Вспыхнули аэродромные прожектора. В начале взлетно‑посадочной полосы чернела громадина «Мрии». Небесный левиафан.

* * *

Корову доили полтора часа. Большая оказалась корова. Или сосед жил неблизко. Или у жены дежурного по разъезду были больные ноги. Но все приходит вовремя для того, кто умеет ждать. Сосед вызвал по рации машиниста тепловоза, потом по релейке связался с диспетчерской Читы, диспетчер вызвал Потапово и сообщил, что состав из Улан‑Удэ в семнадцати километрах от аэродрома сошел с рельсов.

* * *

Фары БМП выхватывали из темноты то невысокую насыпь, вдоль которой виляла грунтовка, то опоры высоковольтной ЛЭП, проложенной параллельно железнодорожному полотну. Гусеницы рвали сухую верхнюю корку, месили глину, тяжелую машину мотало из стороны в сторону и вверх‑вниз. Тимашуку приходилось крепко держаться за край люка, чтобы не свалиться с брони. Свободной рукой он прижимал к глазам бинокль, пытаясь высмотреть прожектора тепловоза. Но впереди была лишь голая глинистая равнина с жидким кустарником, забитым сухими шарами перекати‑поля. Разбегались по сторонам попавшие в свет фар ежи, однажды махнула огненно‑рыжим хвостом лисица. Позади далекими праздничными огнями сиял аэродром, впереди и вокруг была дичь, глушь, ночь, посвисты ветра. Подступавшие слева лесистые увалы обнаруживали себя лишь при стремительных пролетах луны в разрывах тяжелых туч.

Рядом с Тимашуком сидел, вцепившись в скобу, бригадир путейцев в оранжевом сигнальном жилете, напяленном поверх ватника, – трезвый, злой и не понимавший, какого лешего его вытащили из постели из‑за какой‑то муйни. Из его бухтения Тимашук понял, что такая муйня – дело обычное, сошел с катушек паровоз и сошел, весной бывает, потому как грунт. И нужно не муйней заниматься, а вызывать ремпоезд, без него все одно никак. Ремонтно‑восстановительный поезд, как выяснил Тимашук, нужно вызывать из Читы, к послезавтрему будет. А через денек и наладят.

– Как – к послезавтрему? Как – через денек? – закричал Тимашук.

– Да так. А как? На руках‑то не подымешь. А если подзавалился, так и вообще. А вон он, сердешный! – показал бригадир на далекие желтые огни впереди. – Не завалился, ишь ты. Скопытился, делов‑то.

Через четверть часа в МП подползла к огням, ткнулась в насыпь. Тимашук спрыгнул в вязкую глину, вскарабкался на железнодорожное полотно, не заботясь о том, во что превратятся его костюм и плащ. Тепловоз стоял на рельсах, с первого взгляда все было нормально, лишь слегка перекошены прожектора, тлевшие в четверть накала. За тепловозом темнели большие крытые вагоны, а на шпалах, прямо перед буфером, горел костер. Вокруг него сидели, кто на чем, пожилой машинист с мальчишкой‑помощником и несколько солдат охраны в длинных бараньих тулупах и с «Калашниковыми».

– Докладывайте! – приказал Тимашук. Солдаты промолчали, не зная, как реагировать на этого штатского, подкатившего на БМП, а машинист ответил:

– Чего докладывать? Сам гляди. Скопытились маленько.

Бригадир путейцев велел водителю БМП направить на тепловоз фары‑искатели, в их свете картина происшедшего предстала во всей своей очевидности, не требовавшей никаких пояснений.