|
Стоя на палубе, Салли осыпала его ругательствами, а за спиной в дверях каюты появился какой‑то темный силуэт. Викарий был благодарен Богу за то, что теперь у мужчины было лицо, правда, не очень приятное, скорее ужасное, но лицо. Он приближался к женщине с какими‑то страшными намерениями. В следующий момент эти намерения были осуществлены. Мужчина бросился на нее, нож упал на палубу, женщина пыталась ухватиться за борт, но промахнулась и соскользнула в воду. Больше святой отец ждать не стал. Он размашисто погреб прочь. Ему было безразлично, что за сексуально извращенную оргию он прервал, а размалеванные женщины с ножами, которые обзывали его, кроме всего прочего, мудозвоном и разъебаем, не вызывали в нем симпатии, даже если объект их мерзкой похоти спихивал их в воду. Кроме того, они – американцы. Святой отец тратить время на американцев не желал. Они воплощали в себе все, что святому отцу не нравилось в современном мире. Испытывая все возрастающее отвращение и неудержимое желание припасть к бутылке с виски, он добрался до причала и привязал лодку.
Оставшийся на катере Гаскелл перестал орать. Священник, спасший ему жизнь, проигнорировал как его хриплые мольбы о дальнейшей помощи, так и Салли, стоящую по пояс в воде рядом с катером. Пусть там и остается. Он вошел в каюту, изловчился запереть связанными руками дверь и огляделся в поисках чего‑нибудь, чем бы разрезать шарф. Он все еще был очень сильно напуган.
* * *
– Правильно, – сказал инспектор Флинт, – и что ты потом сделал? – Поднялся и прочел воскресные газеты. – Потом? – Съел тарелку овсянки и выпил чаю. – Чаю? Ты уверен, что чаю? В прошлый раз ты сказал – кофе. – В какой прошлый раз? – В последний раз, когда ты об этом рассказывал. – Я пил чай. – Что потом? – Я покормил Клема завтраком. – Чем именно? – Кашей. – В прошлый раз ты говорил – мясом. – А сейчас говорю – кашей. – Реши, наконец, что это было? – А какая, мать твою, разница? – Для меня – разница. – Кашей. – Что ты делал после того, как покормил собаку? – Побрился. – В прошлый раз ты говорил, что принял душ. – Сначала принял душ, а потом побрился. Я пытаюсь сберечь время. – О времени не беспокойся. Его у нас навалом. – А сколько это? – Заткнись. Что ты делал потом? – Бога ради, ну какое это имеет значение? Какой смысл повторять все снова и снова? – Заткнись. – Это идея, – сказал Уилт. – Я заткнусь. – Что ты делал после того, как побрился? Уилт смотрел на него и молчал. – Ты побрился, и что? Уилт хранил молчание. Наконец инспектор Флинт вышел из комнаты и послал за сержантом Ятцем. – Он замолчал, – сказал тот устало. – Ну и что теперь делать? – Попробовать убедить физически? Флинт покачал головой. – Госдайк был у него. Если в понедельник в суде у Уилта хоть волосок будет не на месте, он развопится насчет жестокости. Надо что‑то другое. Должно же у него быть слабое место. Я не я буду, если не найду его. Как это ему удается? – Что это? – Говорить непрерывно и не сказать ничего. Ничего, черт побери, стоящего. У поганца больше мнений по любому вопросу, чем у меня волос на голове. – Если не давать ему спать еще сорок восемь часов, он наверняка свихнется. – Вместе со мной, – сказал Флинт. |
