Мельком взглянув на часы, та покачала головой:

– Мне пора на встречу с Рози Чэпл, школьной подружкой Джеммы. Я уже опаздываю.

Бедняга Крамер. Донован даже стало его жалко, и она порадовалась, что нашелся предлог не присутствовать при допросе. Текст записки она видела в одном из мейлов Тома. Совсем короткий и безобидный, ни на кого в частности не возлагавший вину. Однако какую боль наверняка испытал Крамер, найдя записку, думала Донован, сколько пережил, поверив, что Джемма сама убила себя! Донован видела Крамера всего один раз, но чутье подсказало ей: записку тот спрятал, чтобы оградить от боли свою жену Мэри. Матери легче думать, что дочка погибла в результате несчастного случая или даже пусть при подозрительных обстоятельствах, чем узнать, что девочка по собственной воле решила расстаться с жизнью, бросив тех, кто любил ее. Как Крамеры справятся, когда узнают правду о том, что случилось на самом деле? Донован представилось лицо Крамера в начале их встречи – он пытается бороться со слезами, увиделся неподвижный силуэт Джемминой матери на кровати. Им никогда не оправиться от потери дочери, горе это будет преследовать их до конца дней.

С одной стороны, Крамера стоило бы на углях поджарить за утаивание записки, но с другой – им следует сказать ему спасибо. Если бы он не утаил записку, никто бы не побеспокоился запросить специальной аутопсии. И токсикологическую экспертизу, выявившую наличие ГГБ в крови Джеммы, тоже не стали бы проводить. Кроме показаний свидетельницы, от слов которой запросто могли отмахнуться, никаких обстоятельств, которые возбудили бы подозрения, не имелось. Гибель Джеммы списали бы на самоубийство, и все – дело закрыто. А Том посиживал бы себе спокойненько, празднуя победу.

7

Том отпер темно‑синюю дверь небольшого дома на две семьи и шагнул в прихожую. В доме было холодно и висел тягостный затхлый запах. Но Том торопился – времени включать отопление и проветривать комнаты нет. Щелкнув выключателем, он взбежал по двум коротким пролетам лестницы на второй этаж в гардеробную деда и распахнул дверь.

Хотя старик умер больше трех лет назад, комната по‑прежнему хранила знакомый запах лекарств и застоявшегося табака, с раннего детства ассоциировавшийся у него с дедом. Том подошел к высокому комоду красного дерева, включил лампу и взял с маленького подноса флакон лосьона «Трамперс лаймс»; рядом лежали помада для волос, полоскание для рта и щетки с деревянными ручками. Он смочил лосьоном пальцы и стал похлопывать себя по лицу, обегая взглядом пожелтевшие армейские фотографии, развешанные на стене. Старый козел. Ну и где теперь его слава? Тома забавляло, что он пользуется дедовым лосьоном после бритья, воображал, как тот бесился бы из‑за этого, будь он жив. Вообще‑то Том предпочитал современные ароматы – экзотические, с мускусной ноткой, более провокационные. Но «Лаймс» прекрасно сочетался с ролью, которую он выбрал для себя на сегодня. Нынче вечером он станет щеголеватым молодым экс‑майором, и старомодная сдержанность для такого – ключевая нота. Женщина, с которой он познакомился в бридж‑клубе, поведет его сегодня в театр, а затем им предстоит обед. Развлечение приятное, и новая его знакомая – дамочка вполне сносная. Он только надеялся, что она не рассчитывает на постельные забавы в конце встречи. А если – да, то будет очень и очень разочарована.

Том расчесывал волосы, пока те не заблестели, поменял дешевенькие запонки на старинные золотые, с монограммой, выудив их из небольшой, коричневой кожи шкатулки, стоявшей здесь же, на подносе, – в ней хранился целый набор старинных запонок и булавок для галстука. Почти готовый к выходу, Том застегнул верхнюю пуговицу и, открыв небольшой шкаф, выбрал на вешалке спокойный строгий полковой галстук.