По пути вниз Том оказался возле бабкиной комнаты. Автоматически он тормознул у закрытой двери и дальше пошел, осторожно ставя ноги, чтобы не скрипнуть половицей. Он уже довольно давно жил в этом доме один, но нервничал, будто маленький мальчишка, застигнутый сбежавшим из кровати и крадущимся по лестнице в надежде подслушать разговоры взрослых в гостиной. Смешно, но он все еще ждал: вот‑вот раздастся властное звяканье колокольчика – так бабка призывала его, когда ей что‑то требовалось. На этот раз все было тихо, не слышалось даже постукивания ее трости. Однако тишина эта ничуть не успокоила Тома. Бабка все еще обитает у себя в комнате. Он столько раз ее видел, иногда лишь ее тень, полупрозрачную и колышущуюся в воздухе туманной дымкой, а иногда более материальную – различал даже морщины и возрастные пятна, метившие увядшую кожу. Она обожала подлавливать его врасплох. Нет, времена, когда он пугался старухи, уже миновали!

На мгновение рука его зависла над дверной ручкой. Интересно, если он внезапно распахнет дверь, удастся ему застигнуть мимолетную тень бабки? Может, она будет лежать, уютно устроившись на кровати, и слушать приемник – «беспроводник», как она упорно его именовала. А может, рассядется за туалетным столиком в просторном пеньюаре, изучая в зеркале свое отражение, расчесывая серебряной щеткой длинные седые волосы. Привидениям не полагается иметь отражений, а вот у бабки все равно было. И комната так и сохраняет старухин запах, сколько бы он ни мыл и ни чистил ее.

Частично запах исходил от рядов старой одежды, висевшей, словно сброшенная кожа, в шкафу. Но им точно пропитался и сам воздух, которым она когда‑то дышала. Запах удушающий, липкий, он лез в нос, забивал ноздри: смесь сладких духов с ароматом гардений, пудры и кисловатого старушечьего духа. Запах просочился в каждый уголок, забил все щелочки, пропитал насквозь даже стены. Тома тошнило всякий раз, как он заходил в эту комнату. После смерти бабки он подумывал продать дом, надеясь, что тогда старуха оставит его в покое. И наличные ему не помешали бы. Но он понимал: так легко от бабки не избавиться. Кроме того, он не хотел, чтобы люди задавали вопросы, шныряли по дому и совали нос в его вещи. Ну и вдобавок дом служил ему тайным укрытием.

Том выждал еще минутки две, вслушиваясь, не донесутся ли из комнаты какие‑нибудь звуки. Но все было тихо, и он стал спускаться дальше. Портрет деда в холле, при всех его воинских регалиях, встретил Тома враждебным взглядом, и он насмешливо отсалютовал в ответ. Вид у старого хрыча, как обычно, самый мрачный: на глазу повязка, над губой топорщатся усищи. Надутый, как павлин, и, как индюк, заносчивый. Такой чертовски уверенный в себе, хотя оснований для этого – ну ровным счетом никаких! Ладно, что было, то прошло. Теперь хозяин в доме – Том.

Том… Пора ему прекращать думать о себе, как о Томе. Хотя сам себя он видел скорее Томом, чем кем‑либо другим из своих персонажей. Случалось, он выступал под именем Мэтта, или Джорджа, или Колина – в зависимости от того, кто был его намеченной жертвой. Имена самые обыкновенные, так проще. До Тома он побывал Аленом, увидев фильм с Аленом Делоном в какой‑то старой киношке. Но та тупая девка писать не умела и упорно называла его Аланом, а это имя он терпеть не мог: оно напоминало ему о противном толстощеком задире, которого он знал в школе. Простое, немудрящее имя лучше всего. Да и потом, он никак не мог представить себя в образе Брэда, Рассела или, скажем, Джуда. Он просто не мог быть ими, а ведь важен каждый нюанс. Малейшая фальшивая нотка, и они учуют: тянет гнильцой.

Том открыл дверь в небольшую гостиную, включил верхний свет и подошел к горке, расположившейся у высоких стеклянных дверей, тут хранилась бабкина коллекция табакерок и чайниц.