Стоянка перед нашим Зданием огромная. Сверху машины кажутся разноцветными детальками детской мозаики. К стоянке ведут две дороги, одна из них служит для въезда, другая для выезда. На асфальте при въезде на стоянку есть надпись: «Господа, просим парковаться подальше от входа!». Несмотря на эту просьбу, все делают наоборот…

Поэтому, подумал я, мубоповцы неминуемо столкнутся с проблемой: между ними и Зданием окажется плотный строй машин. Ура! Выход найден! Мы разойдемся, как в море корабли.

Зажглась лампочка, дзинькнул звонок. Лифт остановился на нашем этаже. Я вошел в кабину и нажал кнопку первого этажа.

Мне повезло. Сначала я был один в кабине, потом, кажется, на четырнадцатом этаже, в кабину вошла незнакомая женщина в роговых очках с толстыми стеклами. Она не очень то смотрела в мою сторону. Эта женщина вышла на третьем этаже, а я спустился на первый.

Не скажу, что мне было не страшно выносить деньги из Здания, – у меня ощутимо подрагивали коленки, да и спина была мокрая от пота, – но я давно знал Деда и в душе чувствовал, что скорее всего, на него просто наехали. Не мог он быть таким мафиозным главарем, каким себя расписал, просто не мог!

* * *

Мой отец и лейтенант Михаил Деденко служили вместе, в одном танковом экипаже, и это было в Чехословакии, в 1968 году. А тот, кто знает, что происходило в Чехословакии в 1968 году, без труда поймет, как важно, что мой отец и лейтенант Михаил Деденко служили вместе…

Вот представьте себе: едет по улицам Праги советский танк. За рычагами сидит мой отец – механик водитель Альгерд Ярвид. Командир экипажа этого танка – старший лейтенант Михаил Деденко, который одновременно был и командиром взвода. Был еще третий человек, кто он – неважно. Ни отец, ни Дед еще не знали, зачем их перевели сюда из Польши, причем перевели спешно, под покровом ночи. За головным танком Деда пыхтят остальные машины, и тут навстречу танку показывается студенческая демонстрация.

Понимаете, не советское организованное шествие на Октябрьские праздники или Первомай по Красной площади, а настоящая демонстрация – несколько тысяч человек, лозунги, крики… У нас такие появились только после перестройки.

Отец тормозит, ошеломленный, Дед тычет ему коленом в бок – смотри, мол, – и тут из шлемофона летит приказ: открыть по противнику огонь! Отец проглатывает слюну и любуется на студенток – стоит месяц август, и все студентки, как одна, в мини юбках. Европа все таки! А из шлемофона снова сквозь шум и треск: «Командир триста первого, почему молчите? Приказываю открыть огонь на поражение!» Дед сгоряча посылает полковника на три буквы, и направляет танк в ближайший переулок, от греха подальше. Он готовится вылезти из люка, разобраться, в чем дело. Но с какого то балкона уже летят бутылки с зажигательной смесью. Разбиваются о танк, и смесь течет во все щели. И так наступил конец советско чехословацкой дружбе. Деденко не стал применять оружие.

Разве мог такой человек связаться с мафией? Нет, ни за что не мог. Его могли подставить, это да, это я допускал, но чтобы сам он – не верилось. Многие завидовали Деду – это да! Как дед сказал по этому поводу: «Самый страшный на земле зверь – жаба! Знаете, сколько людей она задушила!»

Танк сгорел, а мой отец и лейтенант Деденко остались в живых, но дальше для них были арест, военный трибунал и отправка в Союз, в Сибирь, в пятый Колымлаг, где отец и лейтенант Деденко отбывали двенадцать лет заключения среди таких же, как они, бедолаг, – участников чехословацких боев. Вот откуда я знаю Деда. Он не раз бывал у нас дома после освобождения. Бывал и рассказывал, как они с отцом поднимали друг друга из снега, когда сил обоим оставалось на последнюю, так сказать, понюшку чистого воздуха.