Часть берега за крутым уступом была видна сверху. Настя без опасения растянулась на глыбе шершавого слоистого песчаника. Охватившая ее тут же дремота была столь сладкой, нежно дурманившей, что когда вниз посыпались камешки от чьих-то ног, Настя прошептала: «Хоть стреляйте, — не поднимусь…»

— Умоляю, не поднимайся, не шевелись, радость моя, чудо, счастье мое! Я лишь посижу рядышком и исчезну, «черной молнии подобный», взовьюсь в небо. как вчера пугал господин Лихвицкий совместно с Пешковым…

Настя узнала голос Алексея. но не взвизгнула, не вскочила, торопливо натягивая на влажное тело сарафан, и даже не подняла век. Впервые в жизни она лежала нагая перед мужчиной, в ярком свете солнечных лучей, и мужчиной этим был тот самый — единственный, кому она мечтала принадлежать всецело. Девушка ощущала прикосновение его взгляда — ласкающего, восхищенного, воспламеняющего кровь, — от темнеющих подмышек закинутых за голову рук к маленьким грудям, ставшим вдруг твердыми, тяжелыми, и ниже — к плоскому животу и темнеющему холмику между слегка раскинутых ног.

Она постаралась дышать ровно, притворяясь спящей. Но гулкие удары сердца отдавались в висках, в пульсирующих на шее жилках и даже в кончиках внезапно похолодевших пальцев. Когда губы юноши трепетно коснулись ее плеча, она, обхватив его жесткие, густые, черные, как у цыгана кудри, и притянула голову к своей груди. Она постанывала, извиваясь. пока Алексей гладил, мял, покрывал поцелуями ее тело. Он терял рассудок, становясь все настойчивее. И вдруг, оторвавшись от девушки, замер, прислушался.

— Фу, черт! Я просто обезумел… Прости, Анастасия, прости. — Он поднялся, поправляя белую сорочку и светлые полотняные брюки. — Здесь кто-то был.

— Кто?! — Схватив сарафан, Настя поспешно натянула его. — Барин? Чужие?

— Не разобрал. Вон за тем камнем. И, кажется, давно наблюдал за нами… Я ведь тоже пришел окунуться, но увидел, как ты отдаешься морю и не смог заставить себя уйти или отвернуться… Это волшебно, Настя! Так рождалась из морской пены Венера… — Он присел рядом с ней на камень и, набрав горсть плоских камешков, кинул один из них в воду хитрым движением с подсечкой. Стежки прыгающего голыша прошили морскую гладь пять раз.

— Послушай меня, послушай внимательно, Анастасия. Тебе шестнадцать. Мне скоро стукнет восемнадцать. Уже целых три года я без ума от тебя — да, да, с тех пор, как на святки валял в снегу выпавшую из саней тринадцатилетнюю девочку. Помнишь, какой пушистый снег был, и мы катались в нем, как щенки.

— Ты поцеловал меня. — Мрачно уточнила Настя. — И не просто, а по-настоящему, как женщину… Не знала, да и теперь не знаю, что это такое, но именно с того дня я чувствую себя женщиной… Знаешь, у меня начались больные дни и еще я как-то сразу поняла, что значит принадлежать мужчине…

— Да, Настя, ты тоже моя первая настоящая женщина. — Алексей говорил, бросая камешки и не поворачивая повзрослевшего лица к девушке. — За последние годы у меня было всякое. Мы ходили в веселые дома и вообще… Только я всегда думал про тебя, и что бы ни происходило с теми, другими, заставлял себя думать, что это происходит у меня с тобой… Только ведь, Настя, у нас совсем по-другому будет, во сто раз лучше… Я знаю, я видел во сне. И понял во сне, как надо любить… Осенью я получу назначение в полк и мы повенчаемся.