|
— Настя довольно осмотрела себя в зеркале — узкая синяя шерстяная юбка ладно сидела на ее округлых бедрах, спускаясь до щиколоток — почти к самым черным туфелькам, застегнутым на три перламутровые кнопочки. Черный лаковый поясок, подчеркивая тонкую талию, и блуза из простого белого батиста, украшенная вставками и прошивками мелкого кружева, с воротничком под горло и узкими манжетами, выглядела очень нарядно. Недаром мать крахмалила и утюжила ее до самой зари. Единственным украшением Насти был черный атласный бант, перевязавший пышную каштановую косу. Волосы Настя, как всегда, старательно расчесала на прямой пробор, но мелкие легкие завитки выбивались на лбу, на висках, на шее, словно ее слегка растрепало ветром.
Встретившись со своим взглядом в зеркале, она уловила в нем нечто потаенное, опасное, и поспешила опустить ресницы. День выдался чудесный, с каким-то особым освещением и мягким, нежарким теплом. К двенадцати часам все затянуло матовыми тонкими облаками — жемчужно-прозрачными, нарядными. Жара спала, будто перед грозой. Тишина стояла невообразимая — и травы, и цветы застыли, словно нарисованные. — Как в храме! — Шепнула старая хозяйка — матушка Софьи Давыдовны. Ее шепот пронесся над притихшими на лужайке гостями, ожидавшими появления именинницы. Многие перекрестились. Розалия Моисеевна, кивнув головой приглашенному скрипачу, коснулась клавиш и начала играть вальс из «Спящей красавицы». Из широко распахнутых стеклянных дверей гостиной на ковровую дорожку вышла Зося, слегка поддерживаемая за локоток отцом. Изумление гостей было столь велико, что вначале никто не увидел костылей. Радостные возгласы и аплодисменты раздались со всех сторон. А статный, крепкий Яков Ильич в светлом костюме, подхватив, между тем, дочь на руки, закружил ее в вальсе по широкой веранде. Настя успела незаметно убрать костыли. Подобно голубому эльфу витала Зося в объятиях отца — счастливая, раскрасневшаяся, в развевающихся кудрях и облаке незабудкового газа. — Очаровательно! Прелестно! Чудо! Это волшебно! — кричали гости, бросая в танцующих заранее розданные всем цветы. Когда Яков Ильич поставил Зосю на ноги, заботливо подав ей костыли, и она сделала несколько шагов по лесенке, ведущей на лужайку, к ее ортопедическим башмачкам кинулся Алекс Ярвинцев, чтобы взяв в руки эту волшебную туфельку, поцеловать синюю плотную кожу. Когда он выпрямился, его лицо пылало, а в глазах блестели слезы: хрустальные башмачки Золушки — глупый пустяк перед этими чудесами: Вы настоящий герой, Зося Яковлевна. Будь я командующим, представил бы вас к награде за храбрость… — Он запнулся. — И за очарование. После этого праздник понесся вскачь. Зося уже не боялась совершить оплошность, ощущая в себе невиданную легкость и упоительную уверенность. В дуэте ее чистый, слабенький голосок вдруг обрел силу, и никто не обратил внимания, как сдержанно-приглушенно вела свою партию Настя. Поздравления, подарки, восторженные слова засыпали юную царицу бала. Уставшая, она сидела в своем кресле, а с ней наперебой, вращая за спинку стула, «танцевали» солидные господа. — Вы позволите пригласить вас на танец, Зосенька? Только я прошу особой милости — повальсировать «по-отцовски» — у меня на руках… — Дерзко прищурился, глядя прямо в глаза Зоси, Алекс Ярвинцев. — Да не пугайтесь — я жеребенка могу поднять или штангу шестипудовую, а уж такую принцессу… Почту за особую честь! Зося почувствовала, что задыхается от волнения — сердце бешено колотилось, голова пошла кругом, но она успела согласно кивнуть. И скоро неслась по вечерней лужайке, в расступившемся круге гостей, — летела, плыла, обессилевшая от счастья, ощущая всем телом обжигающую близость Алексея. |
