— Счастье мое, милая, я так ждал тебя! — Алексей обнял бросившуюся ему на грудь Настю.

— Погоди, погоди, Вольдемар выследил нас днем у моря. Он ревнив и очень зол. — Пыталась она уклониться от алчущего поцелуя рта. Но их губы встретились и слились надолго в ослепляющей, граничащей с безумием страсти.

«Будь что будет…» — звенела где-то далеко, в замутненном сознании отчаянная мысль — Настя перестала сопротивляться и соображать что-либо. Пробравшись в овин, они упали на покрытую мешковинами солому, торопясь сорвать друг с друга ненужную одежду.

— Так вот ты такой! — прошептала Настя, гладя ладонями юное, крепкое тело. — Кажется, я всегда знала это тело — все-все, до последнего волоска, до самой маленькой жилочки. И всегда хотела принадлежать тебе. Только тебе.

— Обними меня, что есть силы, любовь моя и не отпускай, если буду хрипеть и задыхаться — это самые сладкие хрипы… — Задыхаясь, шептал Алексей.

— Кто здесь? — Раздался грозный баритон и поднятый над головой Якова Ильича фонарик осветил обнаженных любовников. — Анастасия?! Алексис? Боже! — Он закрыл ладонью лицо и отвернулся. — Какой страшный позор! Мерзость, мерзость…

— Ах, папа! Я-то был уверен, что сюда забрались воры — уже в трех дачах сараи спалили. — Виновато промямлил Вольдемар. — Пойдемте лучше в дом. В вашем возрасте такие потрясения!..

— В каком еще таком возрасте?! — Гаркнул господин Лихвицкий, погасив фонарь. — Идиот, сопляк!

Глава 5

…Слушая пение Настеньки, Яков Ильич блаженствовал. Он благодарил судьбу, приведшую десять лет назад в его дом нищенку с босоногой девчонкой. Девчонку выходили, словно барыньку, и вот теперь она — лучший цветок в этом щедром на красоту южном городе. «А поет! А манеры, а ресницы, а все прочее! — Думал, млея от предвкушения удовольствия Лихвицкий. — Вот что значит добро, христианское добро. Выгони я тогда погорельцев, остался бы с мадам Шамбри — вульгарной шлюхой, крашеной хной. А теперь — вырастил благоуханный плод для удовлетворения своих эстетических фантазий, как говорится, собственными руками… Да и она, похоже, без ума от меня. Глаз не поднимает».

В столь приятных мечтах, витавших вокруг уютного домика, снятого для Анастасии где-нибудь в цветущем приморском переулке, куда, незамеченный никем, станет регулярно подъезжать наемный экипаж с изящным. стройным господином, пребывал Яков Ильич до сего ужасающего момента.

— Мерзость, гадость, пошлость! — Восклицал господин Лихвицкий, размашисто шагая к дому. — Следует немедля, да, немедля, — пресечь разврат! Бедная моя Софи — пригреть в своем доме девку!

— Не понимаю вас, папа! В чем мораль? Девчонка — приживалка, быдло. Ярвинцев — дворянин, офицер. Он молод, горяч! А она совсем недурна… Вы не заметили — Анастаси превратилась в такой розанчик! И, знаете, этот голос — шикарно! — «Успокаивал» отца Вольдемар.

— Розанчик?! Ты что, тоже туда? К розанчикам потянуло? Так скажи, — я вывезу тебя в «веселый дом», чтобы специальные девочки тебя, молокососа, всему обучили. А уж девушками пусть займутся другие.

— Анастасия — девушка?! — Гнусно ухмыльнулся Вольдемар.