– Давно он освободился?

– Не знаю.

– Архивы на него есть? – повернулся Яровой к начальнику лагеря.

– Да.

– Так я о нем и так многое знаю, – выпалил повар.

– Куда он мог вернуться после освобождения? – спросил его Яровой.

– Это на Камчатке известно. Трубочиста Игорь туда отправил.

–За что?

– На Авангарда покушался. С ножом. За деньги его купили. Вот гак. Сколько дали – не знаю. Но только он хотел убить. Денег у него не нашли. Но слово он дал. А за обман его самого убить могут. За то, что работу не сделал.

– Откуда этот Трубочист родом, не знаете?

– Нет. Понятия не имею.

– А за что с Евдокимовым тогда хотели разделаться?

– Говорили навроде одного педераста выдал. «Подружку» «бугра».

– Как именно?

– Она не работала. Сачковала. А начальству жаловалась на геморрой. Авангард и сказал Игорю, какой геморрой у него завелся. Гот «подружку» в шизо на неделю упрятал. «Бугор» и подкупил Трубочиста. Мол, убей.

– А «бугор» тот кто?

– Клещ.

– Опять Клещ?

– Тоже на Камчатке, – сказал повар.

– В одном лагере, наверное, были, – вслух подумал Яровой.

– Нет. Игорь их разлучил.

– А вы как знаете?

– От зэков. Они все говорят мне. На сытый желудок язык слабей становится.

– И что же говорили? – заинтересовался Яровой.

– Клещ в Усть Камчатске. Писал он оттуда.

– Что писал? Кому?

– «Президенту» бывшему, Касатке. О чем – никто не знает. Л у него на Авангарда еще какие то другие обиды были… А Трубочист – в Петропавловске на Камчатке. Там он отбывал свое.

– Сам разве не мог убить Авангарда?

–Клещ?

– Да.

– Пытался. Но Бондарев опередил. Всех. Выпроводил с дополнительными сроками. Наверное, ждали, когда Авангард освободится. И дождались, – вздохнул Лопатин.

– А Трубочист писал сюда? Кому нибудь? – спросил повара Яровой.

– Не слышал.

– Евдокимов о подкупе знал?

– Игорь должен был сказать.

– А еще кого нибудь мог Клещ подкупить?

– Да. Для надежности.

– Но Клещ уже на Камчатке был.

– Так и что? Кому из них нужна чья то смерть – они заранее все обдумают. Со всех сторон. Жить они не умеют. Зато на пакость ушлые. Себя не щадили. И других – тем более… А Авангарда мне жаль. Очень жаль. За свое сердце умер. Если бы был он злым – боялись бы. А тут знали, что кругом он один. Вступиться за него некому. Шум поднять– на это родственники нужны, а у него никого не было, – отвернулся к огню Петруня. Глаза его смотрели на жаркие угли, но оставались холодными, словно умершими.

Многое в жизни повидал Петруня. Было и свое горе. В войну трех братьев потерял. Ни матери, ни отца не помнил. Братья его вырастили. Словно для того, чтоб хоть было кому их помнить.

От горя он стал терпеливым. Нет, его глаза никогда не знали слез. Плакало сердце. Глаза, все видевшие, оставались сухими. И с годами умерли. Но сердце еще жило. Оно умело воспринимать и сочувствовать чужому горю. О своем этот человек молчал. Никому не говорил.

– Сидел у нас после войны полицай бывший.