– Мухомор пили? Ведь отрава!

– Кому как. А сахалинским и магаданским зэкам – он лучший кайф. Мухомор можно высушить и носить в кармане. Захотел – съел. Но нечетное количество почему то. И кроме кайфа– никакой другой беды. До поры, конечно…

– ?

– Сколько поколений зэков осваивали мухомор! Иные жизни положили, чтоб другие умели им пользоваться. Знали бы в какое время и какой именно мухомор собирать надо. Где и как сушить. Сколько дней. Из какого можно делать отвар, из какого – настой. Иной и сухим годится. Какой гриб на кого подействует. Как и на какое время. Вот так то оно…

– А в каком случае от мухомора можно умереть?

– Что тебе, Аркадий, нужно знать? О преднамеренном отравлении или о случайном?

– О том и о другом.

– Ну так слушай. Если это заранее обдумано, то в горячую воду кладут сырой мухомор. Свежий. И настаивают три недели. Или просто собирают мухомор, режут, плотно набивают в банку, закрывают ее и закапывают в землю дней на двадцать, покуда мухомор сок даст. Потом этот сок можно и подмешать куда хочешь. Вот это – умышленно. А случай но проще: съел полусырой недосушенный гриб или собранный в неурочное время и все.

– А узнать при вскрытии можно?

– Даже очень просто: мухомор, убив человека, сам не умирает– пять дней в желудке живет. Да и то… врачи за версту чуют в чем дело. Грибные отравления по запаху узнают.

– А что без следов и запаха может дать разрыв сердца, не знаешь?

– Сложный вопрос. Мне с таким не приходилось сталкиваться. Короче, не знаю, возможно ли такое вообще. Дай ка я этого типа как следует осмотрю…

Грачия будто читал сложную биографию мертвого: «Сидел двенадцать лет. Вот первая наколка– «Колыма». Ее сделали сразу. Я уже объяснял. А вот эта– последняя. Двенадцать наколок – двенадцать лет. Каждый год отсидки один раз метили. Больше двенадцати не успели. Вышел. Вот так то».

– А где отбывал?

– Сидел он в Певеке. Бухта на Чукотке.

– Объясни.

– Там такой уголек. Как попал в кожу – зубами не выдерешь. И оттенок от него красноватый, меди много. Вот смотри. Хоть три жизни живи потом – уголек Певека, как татуировка. Не смывается. Итак, он не вор. Но и не работяга. До Колымы физически не работал.

– Как узнал?

– По ногтям. До Колымы ишь как холил! Даже светились. А в лагере, да еще в Певеке, они лопнули, болели. Такое только с непривычки бывает. Кожа на локтях и ягодицах грубая. Привычная к сидячей работе. Но и не растратчик он. Среди них «сук» не было. Те с ворами дружили. И им такого клей ма на зады не ставили. Растратчики это кто? Продавцы, кассиры, бухгалтеры, кладовщики, короче, мелкая, но интеллигенция. А вот ногти так обрабатывают врачи в основном. И этот мог из них быть. Из тех немногих, кто хреновыми специалистами оказались.

– А еще что нибудь можешь предположить?

– Предположить? – обиделся Симонян. И продолжил, вздохнув – Конечно, мои слова – не доказательства. Ну да всегда проверить сможешь. Слушай. – Симонян снова нагнулся над покойным. Перевернул его на живот. – Наколки ему делали новички, молодые. Вон сколько раз рука срывалась! У мыши глаз получился собачий. Но коловшая рука была сильной. Наверное, вор. Хоть и не из солидных. Матерый вор скорее «пришьет» «суку», чем запачкает руки о его шкуру. Этот же, видимо, карманник. Убивать не умел. Только штампы ставил.