– Ну и пошляк же ты, Грачия!

– Да я не о шкуре этой разрисованной. А о жизни искалеченной. Увы, музеем их судеб часто морг становится. Кстати, «мушка» на щеке не только доносчикам ставилась.

– Принудительно, конечно?

– Да. Уголовниками. Так вот, делали такую татуировку и так называемым отколовшимся, «завязавшим» с прошлым своим. В отместку. Ведь носитель такой метки – мишень для ножа любого профессионального вора, убийцы.

– Ну, таких единицы остались, – отмахнулся Яровой.

– От того они не менее опасны. У кого нет будущего, тот живет прошлым. А этот, – Симонян укрыл простыней неопознанного, – явно пришелец из прошлого. Такой мог столкнуться по теории невероятности с себе подобным, последним из могикан организованной преступности, с профессионалом. Мог, – сдвинул брови Грачия Симонян. – К слову, он побывал и на особом режиме.

– Откуда это известно? – удивился Яровой.

– Некоторые наколки сделаны чернилами. Только «особым» не продавалась в лагерном ларьке тушь. Ну да это я говорю так, для полноты информации. Ведь с этим делом осложнений не предвидится? Неопознанный умер своей смертью, не так ли? – прищурился Грачия Симонян.

– Так утверждают эксперты.

– А ты, следователь Яровой, как думаешь?

– С ними не поспоришь о причине смерти. А вот первопричины придется, чувствую, мне доискиваться. После твоей лекции от версии об убийстве никак не отмахнешься, – невесело улыбнулся Яровой.

– Убийство без следов насилия? – Симонян усмехнулся в усы. – Ну что ж, дерзай. Если это «мокрое» дело, то самое необычное. Раскроешь – прославишься. А нет – выговор схлопочешь. За пустую затею. И я прослыву потерявшим чутье перестраховщиком. – И, посерьезнев, добавил: – Ты меня давно знаешь, хоть и редко видимся. А вот почему я с тобой, старшим по должности и званию, фамильярничаю? А ты не обижаешься. Не одергиваешь. Да оттого, что редко ошибаюсь я. И этот самый криминал нутром чую. Вот только доказать толком не могу. Грамотешки юридической маловато. Ну да на это вы, следователи, имеетесь. Зато фартовых и жизнь их я во как знаю! – Грачия Симонян полоснул ребром ладони по воздуху, возле своего худого кадыка. – И давно понял: не надо преступника ишаком считать. Каким его иногда в кино показывают. А то как бы он нас, таких умных, не провел ненароком. Я вот тебе расскажу…

Яровой и Симонян вышли на улицу, свернули в первый попавшийся скверик. Запах кофе! Он привел их к уютному столику под уже зелеными деревьями. Чьи то заботливые руки тут же поставили перед обоими только что снятые с углей дымящиеся чашки. Грачия Симонян вспоминал вслух:

– Вот Шило был такой. Я тебе говорил о его наколках. Так он, сукин сын, после суда, когда в «воронке» его везли, пел: «Начальник лагеря мне, как отец родной…» Или Дубина. Этот тоже в Магадане. Подвела силушка, что не впрок пошла. Вот если бы к ней разум! Да где его взять…

– Помню такого, – отозвался Яровой.

– Так эти оба– «мокрушники» не только по действиям, а и по психологии своей. Для них жизнь человека– лишь ставка в игре за барыш. А вот, к примеру. Седой не таков, хоть и тоже известным вором был. Как из лагеря пришел, да узнал, что у него кровный сын имеется, сразу на завод подался. Угрюмым стал, молчаливым. С головой в работу влез. Начал хорошо зарабатывать, пить бросил.