— Лёвъ ужъ, а не динаръ. Лёвы здѣсь, отвѣчалъ мужъ. — Но я не понимаю, зачѣмъ здѣсь-то давать? Теперь день, спать мы не станемъ и часа черезъ четыре пріѣдемъ въ Софію.

— Дай, дай… Раньше кондукторамъ давали, такъ надо и этому дать. Дай ему даже два лёва.

Два лёва даны. Кондукторъ поблагодарилъ и сталъ удаляться. Глафира Семеновна посмотрѣла на него во слѣдъ въ свое золотое пенснэ и снова обратилась къ мужу:

— Ты не находишь, что онъ очень похожъ на итальянскаго пѣвца Котони?

— Кто? Кондукторъ-то? Вотъ ужъ ни сколько!

Подъѣхали къ станціи Сливница. На платформѣ стояли черномазые мужики и бабы въ пестрыхъ платкахъ. Бабы продавали молоко въ пузатыхъ глиняныхъ кувшинахъ. Глафира Семеновна и на нихъ начала умиляться.

— Ты посмотри, какія у нихъ добродушныя лица, указывала она мужу.

— Не нахожу. По моему такія-же, какъ у сербовъ, которыя тебѣ не нравились.

— Да что ты, что ты! У сербовъ лица носатыя, насупившіяся брови дугой и смотрятъ они изъ-подъ лобья, а тутъ веселый, открытый взглядъ, Нѣтъ, ты это говоришь для того, чтобы только противорѣчить мнѣ.

Глафира Семеновна купила даже у одной изъ бабъ кувшинчикъ съ молокомъ, заткнутый сѣномъ, но пить молоко не могла. Оно было или козье или отъ буйволицы, тянулось и, кромѣ того, припахивало навозомъ.

— Вотъ тебя добродушная баба и поднадула на молокѣ, подсмѣивался Николай Ивановичъ.

— Нисколько не поднадула. А я сама была виновата, что не спросила у нея, какое это молоко. Ну, да все равно, кувшинъ останется въ воспоминаніе.

За Сливницей начали спускаться изъ горныхъ ущелій въ равнину Софіи. Вотъ и Костинбродъ — послѣдняя станція передъ Софіей, о чемъ супругамъ сообщилъ болгарскій священникъ, вышедшій изъ своего купэ и остановившійся у окна въ корридорѣ. Глафира Семеновна стала быстро собирать свои вещи и увязывать ихъ въ ремни. Николай Ивановичъ подошелъ къ священнику, поздоровался и началъ наблюдать его. Кромѣ черной камилавки, священникъ этотъ ни по манерамъ, ни по одеждѣ, ничѣмъ не отличался отъ нашихъ священниковъ. Та-же ряса съ широкими рукавами, та-же манера держать руки на желудкѣ при разговорѣ.

— Какія дивныя мѣста-то мы проѣзжали давеча, сказалъ священникъ. — Какія неприступныя горы! Когда-то эти горы кишѣли разбойниками.

— Да на кого тутъ было нападать-то разбойникамъ? усумнился Николай Ивановичъ. — И при желѣзной-то дорогѣ очень мало движенія.

— На проѣзжихъ они не особенно много и нападали, но они цѣлыя села, цѣлые города держали въ страхѣ и брали съ нихъ дань.

Когда въ корридоръ къ нимъ вышла Глафира Семеновна, священникъ указалъ въ даль, виднѣвшуюся изъ окна, и сказалъ:

— А вонъ ужъ купола и минареты Софіи виднѣются. До освобожденія Болгаріи это все были турецкія мечети.

— Ну, а теперь превращены въ болгарскіе храмы?

— Нѣтъ, болгарскій народъ не особенно религіозенъ и не заботится объ увеличеніи церквей. Въ Софіи одна мечеть превращена въ тюрьму, другая въ интендантскій складъ, третья еще во что-то. Одна мечеть оставлена туркамъ для богослуженія.

Глафира Семеновна начала его разспрашивать, что въ Софіи есть достопримѣчательнаго для осмотра, на что онъ отвѣчалъ:

— Да ничего. Софія городъ, только еще начинающій возрождаться. А по моему, даже и не возрождаться, а зарождаться, хотя и помнитъ онъ императора Трояна. Въ старину онъ назывался по-болгарски Средецъ, но обширностью и богатствомъ никогда не отличался. Брали его нѣсколько разъ турки, брали нѣсколько разъ венгры — вотъ и все. Отъ римскаго владычества, впрочемъ, тамъ остались остатки стѣнъ. Вотъ по Витошкой улицѣ поѣдете, такъ остатки этихъ римскихъ стѣнъ тамъ, но интереснаго они изъ себя ничего не представляютъ.