– Даже не понимаю, как ты на ногах держишься! – серьезно проговорил Темин. – Я тебя сейчас слушал минут двадцать, не больше, и то, чувствую, все извилины у меня в мозгу перепутались. У тебя ж там одних Левицких чуть не полдюжины, а Стружковых – вообще навалом! Да разве в них разберешься, когда они плодятся со страшной силой! Как кролики! – Он с отвращением махнул рукой.

– А мне вот пришлось разобраться, – сказал Линьков, упаковывая свои папки, – по долгу службы… Да, в общем‑то, разобраться все же можно, это ты преувеличиваешь. Например, как я обнаружил того Левицкого, что из будущего явился? Тут главное было в том, что Стружков, дай ему бог здоровья, отправился в прошлое, и я поэтому вдруг осознал, что уже сейчас можно передвигаться во времени. А тогда, значит, возможно также встретиться с самим собой. Усвоив это, я сообразил, что все странности в деле Левицкого, все противоречия преотлично объясняются, если учесть такую возможность. Все становится понятно: откуда взялся человек в запертой лаборатории, и почему Левицкий с Берестовой говорил как‑то невпопад, и почему костюм на нем был при этом какой‑то странный. Ясно, что это был другой Левицкий. Теперь: откуда он мог появиться? Конечно, из будущего! Ведь до перехода Стружкова во времени никто и не думал всерьез о хронопутешествиях. Из какой хронокамеры он вышел? Ясно, что не из лабораторной, раз он шел по лестнице, а «наш» Левицкий сидел в запертой лаборатории и ждал его. Откуда же он шел? Я начал это выяснять; добрался до зала хронокамер, и оказалось, что одна камера там вполне закончена и отлажена. Вдобавок я возле этой камеры нашел спичечный коробок с этикеткой 1976 года – это уж просто повезло!.. Так что видите: никакой тут мистики – одна логика и законы физики…

– Мистики, может, и нету, но морально все равно тяжело, – признался Савченко. – А со вторым Стружковым как же?

– Тут я совсем уж запутался… – смущенно улыбнулся Линьков. – Он мне говорит, что выходил из камеры, а я одно про себя повторяю: «Не может быть!» Потому что я твердо знаю, понимаешь, что если Стружков вышел из камеры да еще записку забрал, то в наш мир он вернуться не может. А он тут как тут, сидит передо мной! Смотрю я на него и твержу, как попугай: раз он с нашей линии сошел, значит, на другую линию попал; с нашей сошел – на другую попал… А всего‑то и нужно было – перевернуть этот самый тезис: раз он на нашу линию попал, значит, с другой линии сошел!

– Ну и что? – тупо спросил Темин, потирая лоб. – Сошел – попал, попал – сошел… Говори ты ясно, прошу тебя!

– Да я же и говорю ясно! Понимаешь, он на нашу линию попал, потому что со своей сошел и к нам пришел!

Темин ошалело посмотрел на Линькова, сморщился и хрипло пробормотал:

– Значит, который попал, он сначала сошел… а потом пришел. Сошел… пришел… дошел… – Он медленно поднялся, хватаясь за стул.

– Ты что, Валентин? – заботливо спросил Савченко. – Перенапрягся? Глаза у тебя какие‑то нехорошие стали…

Темин молча поматывал головой, словно бык, оглушенный ударом.

Линьков поглядел на часы:

– Ну, мне еще в бухгалтерию надо явиться, отпускные получить. Я пошел…

По коридору навстречу ему решительно шагал смуглый широкоплечий парень.

У Линькова сразу похолодело в груди.

– Александр Григорьевич, – радостно сказал Борис Стружков, – как хорошо, что я успел вас застать! Там у нас в институте кое‑что случилось… Нет, нет, это уже абсолютно другое дело!