|
.. Слыхала про это? — Как не слыхать! — спокойно сказала Манефа. — А кто от вас эту беду до поры до времени, покуда сила да мочь есть, отводит?— продолжал Патап Максимыч.— Кто за вас у начальства хлопочет?.. Знаешь?.. — Знаю, что ты наш заступник. Тобой держимся,— молвила Манефа. — Так помни же мое слово и всем игуменьям повести,— кипя гневом, сказал Патап Максимыч,— если Настасья уходом уйдет в какой—нибудь скит,— и твоей обители и всем вашим скитам конец... Слово мое крепко... А ты, Настасья,— прибавил он, понизив голос,— дурь из головы выкинь... Слышишь?.. Ишь какая невеста Христова проявилась!.. Чтоб я не слыхал таких речей... Сказав это, Патап Максимыч вышел из горницы и крепко хлопнул за собой дверью... * * * На другой день после того у Чапуриных баню топили. Хоть дело было и не в субботу, но как же приехавших из Комарова гостей в баньке не попарить? Не по—русски будет, не по старому завету. Да и сам Патап Максимыч такой охотник был париться, что ему хоть каждый день баню топи. Баня стояла в ряду прочих крестьянских бань за деревней, на берегу Шишинки, для безопасности от пожару и чтобы летом, выпарившись в бане, близко было окунуться с холодную воду речки. Любит русский человек, выпарившись, зимой на снегу поваляться, летом в студеной воде искупаться. Перед сумерками пошла париться Аксинья Захаровна с дочерьми и Фленушкой, Матрена работница шла с ними для послуги. Из дому в баню надо идти мимо токарен, от них узенькая тропинка пролегала середи сугробов к Чапуринской бане. Высокая, белая (Белою называется баня с дымовою трубой, а не курная, которую зовут обыкновенно черною.), светлая, просторная, она и снаружи смотрела дворянскою, а внутри все было чисто и хорошо прибрано. Липовые полки, лавки и самый пол по нескольку раз в год строгались скобелем, окна в бане были большие, со стеклами, и чистый передбанник прирублен был. Фленушка вышла из дому последняя, и когда вошла в передбанник, Аксинья Захаровна с Парашей уже разделись и ушли в баню, где Матрена полки и лавки подмывала. Настя еще раздевалась. — Сейчас узнала, в которой токарне чей—то милый дружок работает,— вполголоса сказала ей вошедшая Фленушка,— вторая с краю, от нее тропинка к бане проложена. — Зачем узнавала, Фленушка? — спросила Настя. — Да так, на всякий случай. Может быть, пригодится,— отвечала Фленушка.— Ну, к примеру сказать, весточку какую велишь передать, так я уж и знаю, куда нести. — Какие весточки? С ума ты, что ли, сошла? — Да разве сохнуть тебе? — сказала Фленушка.— Надо же вас свести; жива быть не хочу, коль не сведу. Надо и его пожалеть. Пожалуй, совсем ума решится, тебя не видаючи. — Может быть, он и думать—то про меня не хочет,— сказала Настя. — Дурак он, что ли? — отвечала Фленушка.— Кто от этакой красоты отворотится? Смотри—ка какая!..— прибавила она, глядя на раздевавшуюся девушку.— Жизнь бы свою Алешка отдал, глазком бы только взглянуть теперь на свою сударушку. Ишь какая пышная, сдобная, белая!.. Точно атлас на пуху. И принялась щекотать Настю. |
