– Ну ладно, Коди. Поиграть решил, значит. Сейчас у нас заканчивается второй тайм. Усвой одно: если я услышу, что в этом городе женщина – любая женщина – подвергается преследованию… Если женщину изнасилуют… Если у нее, мать твою, прическа растреплется. Коди, я просто решу, что это твоя вина. И тогда мы вернемся.

– И отправим твою тупую жопу в инвалидное кресло, – добавил Бубба.

Судя по хриплому выдоху, Коди Фальку удалось заставить свои легкие снова заработать.

– Скажи, что понял меня, Коди.

– Я все понял, – с трудом проговорил он.

Я взглянул на Буббу. Тот пожал плечами. Я кивнул.

Бубба свинтил глушитель с пистолета, положил его в карман плаща, убрал револьвер в другой. Подошел к стене и поднял теннисную ракетку. Затем вернулся обратно, навис над Коди Фальком.

Я сказал:

– Тебе необходимо понять, насколько мы серьезны, Коди.

– Я понимаю! Понимаю! – Теперь он верещал.

– Думаешь, он понимает? – спросил я Буббу.

– Думаю, понимает, – ответил он.

Булькающий вздох облегчения вырвался из груди Коди, и он взглянул на Буббу с выражением лица настолько благодарным, что мне даже стало немного неудобно.

Бубба улыбнулся и обрушил ракетку в пах Коди Фальку.

Коди согнулся, словно копчик его внезапно охватило пламя. Изо рта его вырвалась отрыжка поистине рекордной громкости, он схватился за живот и судорожно разразился потоком рвоты.

Бубба сказал:

– Это я так, на всякий случай. – И швырнул ракетку куда‑то за капот машины.

Я смотрел, как Коди пытается совладать с разрядами боли, простреливавшими все его тело, крутившими ему кишки, и грудь, и легкие. Пот катился с его лица, словно летний ливень.

Бубба открыл небольшую деревянную дверь, ведущую из гаража.

Через какое‑то время Коди повернул голову в мою сторону, и гримаса на его лице напомнила оскал скелета.

Я взглянул ему в глаза, чтобы проверить – превратится ли его страх в ярость, сменится ли слабость привычным чувством превосходства, свойственным прирожденным хищникам. Я ждал, увижу ли то же самое, что увидела Карен Николс на парковке, то же самое, что увидел я перед тем, как Бубба в первый раз нажал на спусковой крючок пистолета.

Я подождал еще немного.

Боль начала утихать, и гримаса на лице Коди Фалька чуть ослабла; кожа на лбу слегка расслабилась, дыхание стало более‑менее нормальным. Но страх остался. Он засел глубоко, и я знал, что пройдет несколько дней, прежде чем Коди сможет спать больше одного‑двух часов. Пройдет несколько месяцев, прежде чем он сможет заставить себя закрыть дверь гаража, когда сам будет находиться внутри. И еще очень, очень долго он будет хотя бы раз в день оглядываться, ожидая увидеть меня или Буббу. Я был почти стопроцентно уверен – остаток своей жизни Коди Фальк проведет в страхе.

Я залез в карман, вытащил записку, которую он оставил на лобовом стекле машины Карен Николс. Смял ее в комок.

– Коди, – шепнул я.

Глаза его стремительно метнулись ко мне.

– В следующий раз просто погаснет свет. – Я пальцами приподнял его подбородок. – Понял? Ты нас не увидишь и не услышишь.

Я запихнул смятую записку ему в рот. Глаза его округлились, он попытался побороть рвотный рефлекс. Я хлопнул его по челюсти, и рот его закрылся.

Я встал и пошел к двери, спиной к нему.

– И ты умрешь, Коди. Умрешь.

3

Прошло полгода, прежде чем я вновь всерьез задумался о Карен Николс.

Через неделю после того, как мы разобрались с Коди Фальком, я получил от нее по почте чек.