Все-таки она кое-чему научилась, пока жила среди них.

— Так.

— Я поеду с тобой.

Его заново скрутил страх. Но не перед смертью или войной. Он боялся того, что она там увидит.

— Женщине там не место. — Там нет ничего. Только нищета, поправить которую можно лишь тем, что получится урвать у земли или отнять у врага. У него нет ни гроша за душой.

— А я не буду женщиной. Я буду Джоном, твоим оруженосцем. Мы останемся у шотландцев или у тебя дома, будем обмениваться грубыми шуточками на латыни, чтобы никто нас не понимал.

Упрямая дурочка. Не понимает, в какую опасность может завести ее эта глупая мальчишеская бравада. С каждым днем она все меньше походила на мальчика.

— Милая моя, ничего не получится. Время работает против тебя. Голос у тебя слишком тонкий, бедра слишком широкие, а лицо… — Он откашлялся, глотая ком в горле, и попытался вымучить хоть сколько-нибудь логичный аргумент: — Например, как ты надеешься скрыть свои… ну, свои ежемесячные недомогания?

— Никто не подберется ко мне настолько близко, чтобы это заметить, — яростно ответила она.

Да — пока он с нею рядом.

Дункан смягчил голос.

— Это слишком опасно. Я не пущу тебя.

— Но я умею драться! — Ее голубые глаза сверкнули. Она выставила кулаки. — Ты сам меня научил.

И опять его благие намерения обернулись против него. Нужно было отослать ее в тот же день, когда он разглядел в Маленьком Джоне девушку. Но он дал слабину. Разрешил ей остаться в надежде на какое-то подобие совместного существования, и из-за этого теперь разрывался между двумя жизненными путями, совместить которые было невозможно.

Совсем как она.

— Джейн, нет. — Чем больше она распалялась, тем крепче становилась его решимость. — Я уезжаю один. — У нее даже нет лошади. Уже поэтому нечего и думать о том, чтобы ехать вместе.

— Я все равно пойду за тобой. Я найду тебя. Через день, через неделю, через год, неважно. Я найду тебя или умру.

Дункан похолодел. Ему противостоял уже не Маленький Джон, который одним солнечным августовским утром убежал из дома. Дело было даже не в том, что за эти месяцы она повзрослела душой и телом. Женская страстность смешалась в ней с мужским чувством ответственности и решительностью. Ей уже нельзя было диктовать свою волю, и он понял, что никогда не любил ее сильнее, чем сейчас.

Она улыбнулась, полагая, что он повержен.

— От меня не так-то просто избавиться. Я бегаю быстрее тебя.

— Нет. — Он взглянул на нее снизу вверх, и в сердце восстали их общие шаткие мечты и надежды. Как ни жаль, но он не мог позволить себе разделить ее слепую веру в то, что у них есть будущее. — Повторяю в последний раз. Я еду на войну. Женщине там не место.

— Но я не буду женщиной!

— Тебе нужен я или тот мужской образ жизни, который, по твоему мнению, я могу тебе обеспечить?

Она вздрогнула как от пощечины.

— Ты что, не можешь отличить, когда с тобой говорит Джон, а когда Джейн?

— Нет никакого Джона. Есть только Джейн. Господи, да взгляни на себя! Ты женщина.

Острая боль, терзавшая его душу, как в зеркале отразилась на ее лице.

— Но…

Жестом он остановил ее.

— Маскарад окончен. Можешь остаться у сестры или в монастыре, но со мной ты не поедешь.

Он не повезет ее туда, где на нее обрушится то, что он надеялся позабыть.

— Я убегу! — Нижняя губа ее выпятилась и предательски задрожала.

Его горло сдавили слезы.

— Маленькая моя, у тебя не получится бегать всю жизнь.