Сухумовъ сдѣлалъ еще два-три глотка изъ стакана и опять подсѣлъ къ туалету бабушки. Убравъ все то, что онъ вынималъ изъ ящичковъ, онъ принялся выгружать другие ящички. Вотъ сафьянная книжка съ золотымъ обрѣзомъ. Онъ открылъ ее. Дневникъ. Да, это дневникъ его бабушки. Это ея тонкий почеркъ, ея длинныя буквы. Подъ 12 июля 1878 года онъ прочиталъ:

«Ѣздила къ Ишимовымъ. Какия у нихъ прелестныя дыни! Какой ароматъ! А нашъ садовникъ Антипъ выгоняетъ дыни, которыя по вкусу походятъ на рѣпу. Привезла отъ Ишимовыхъ сѣмянъ и дала садовнику. По дорогѣ повздорила съ мужемъ, зачѣмъ онъ много пилъ вина за обѣдомъ у Ишимовыхъ. Но это-бы еще ничего. А напившись за обѣдомъ, пошелъ съ компанией молодежи купаться. Долго-ли до грѣха! Развѣ можно купаться въ нетрезвомъ видѣ!»

— И все-таки дожилъ до семидесяти слишкомъ лѣтъ при такой неосторожности, — вслухъ сказалъ самъ себѣ Сухумовъ, откладывая сафьянную книжку, рѣшивъ ее просмотрѣть въ другой разъ.

Попалась пачка писемъ, перевязанная розовой ленточкой.

«Не признаются-ли тутъ въ любви бабушкѣ»? — подумалъ Сухумовъ, но почеркъ верхняго письма былъ женский. Не развязывая писемъ, онъ посмотрѣлъ подписи на концѣ листиковъ и увидалъ фразы: «твоя Вѣра»… «Вѣрмая тебѣ до гроба Лидия».

— Подруги… — опять сказалъ онъ вслухъ. — Просмотрю потомъ…

Пачка писемъ отложена. Попалась вторая сафьянная книжка съ дневникомъ. Первая была синяя, вторая — красная. Развернута и вторая книжка. Подъ 11 октября 1869 года Сухумовъ прочелъ:

«Мужъ захворалъ. Ѣздилъ вчера на утокъ и провалился въ болотѣ по поясъ въ воду. Поила его сегодня малиной и отваромъ ивовой коры. Теперь его ударило въ потъ».

— А провались-ка я по поясъ въ холодную воду осенью — сейчасъ и смерть… — опять сказалъ Сухумовъ. — И вѣдь какое лѣкарство-то! Сушеная малина и ивовая кора. Положимъ, что въ ивовой корѣ салициловыя начала есть, что въ подобныхъ заболѣванияхъ можетъ быть и полезно, но средство-то ужъ очень примитивное. И выздоровѣлъ и дожилъ до глубокой старости. А я проглотилъ уйму разной химической дряни и все-таки безъ толку. «Нѣтъ, мы выродились. Это вырождение».- подумалъ Сухумовъ, — Бабушка Клеопатра Андреевна была замужемъ за своимъ двоюроднымъ братомъ, какъ разсказывала мнѣ мать, а это способствуетъ вырождению. Оттого и отецъ мой умеръ въ такихъ молодыхъ годахъ. Умеръ внезапно… Умеръ, очевидно, отъ лопнувшей аневризмы крупнаго сосуда или отъ кровоизлияния въ мозгъ. У отца кровеносная система была подгулявши, а у сына и еще того больше. Вырождение… Вырождение… Родственные браки способствуютъ къ вырождению потомства. Да, это вырождение, — повторилъ онъ мысленно еще разъ и откинулся въ кресло корпусомъ назадъ.

Стучалъ маятникъ часовъ. Сухумовъ прислушивался къ нему и почувствовалъ, что маятникъ опять какъ-бы выговариваетъ:

«Вы-ро-жде-нье, вы-ро-жде-нье»…

Въ дверяхъ послышался кашель и затѣмъ голосъ камердинера предупредилъ:

— Это я, я, Леонидъ Платонычъ… Не извольте пужаться. Я бромъ принесъ вамъ, ландыши и хлоралъ-гидратъ… Тутъ и ложка, и рюмочка съ водой для капель. Да тамъ управляющий Сидоръ Софронычъ желаетъ васъ видѣть, — сообщилъ Полиевктъ.

— Что такое ему? Зови… — отвѣчалъ Сухумовъ.

Вошелъ неслышными шагами обутый въ валенки старикъ-управляющий.

— Добраго здоровья, — поклонился онъ при входѣ. — Не изволили еще започивать, такъ я къ вамъ, чтобы сообщить. Изволили приказать доктора вамъ пригласить, такъ я посылалъ къ нему нарочнаго верхомъ.