Президент шепнул Смиту, что старый азиат кажется слишком слабым для выполнения задания за рубежом. Смит же ответил, что безопасность азиата президента должна беспокоить в наименьшей степени.

Чиун произнес перед президентом небольшую речь о Синанджу, о жаждущих пролить свою кровь во славу его и о том, что жизнь всех ворогов президента висит на волоске и что у его нынешних друзей есть надежные щит и меч. Более того, у президента много недругов, близких и коварных, но сие есть участь всех великих императоров, включая Ивана Доброго российского, мягкосердечного Ирода иудейского и добросовестного Аттилы, как, впрочем, и таких западных венценосцев, как сладкоголосый Нерон римский и, разумеется, более приближенные к нам во времени – Борджиа итальянские.

Президент сказал, что это его вовсе не радует и что он захотел повидать их двоих, потому что их подвиги лежат тяжким грузом у него на душе и, если есть в настоящее время какой либо иной выход, он предпочел бы не выпускать их на поле сражения.

– Позвольте мне сказать, – вмешался Римо.

Президент кивнул. Чиун улыбнулся, ожидая услышать страстную речь о преданности императору.

Римо же сказал:

– Я пришел в дело довольно давно и, надо сказать, совсем этого не хотел, но меня оклеветали, обвинив в убийстве, которого я не совершал. Вот я и начал изучать мудрость Синанджу, для меня это стало судьбой, и в процессе обучения мне стало понятно, кем я мог бы стать и кем были прочие. И я все это говорю только для того, чтобы сказать: мне совсем не нравится, что вы называете Мастера Синанджу и меня «эти двое». Дом Синанджу существовал за тысячи лет до того, как Джордж Вашингтон встал с гарнизоном оголодавших солдат при Вэлли Фордж.

– К чему вы клоните? – спросил президент.

– Клоню я вот к чему: мне абсолютно все равно, легко у вас на душе или тяжело. Мне ровным счетом начхать и наорать на ваши чувства. Я так скажу.

Смит уверил президента, что Римо – надежный работник, не в пример многим. Чиун извинился за непочтительность, высказанную Римо императору, и сослался на юность и неопытность ученика, которому еще не сравнялось и восьмидесяти.

Президент же сказал, что искренний человек неизменно вызывает у него уважение.

– В этой комнате есть лишь один человек, чье уважение я хочу завоевать. – Римо смотрел на президента и Смита. – И среди вас двоих этого человека нет.

Глава третья

Падение дисциплины – вот что прежде всего бросилось в глаза полковнику Василию Василивичу во дни новообретенной славы «Трески». Покуда команда «Подсолнух» ошивалась в тех же самых европейских городах, что и «Треска», никто не осмеливался ехать в лифте в одиночку, никто не решался засесть в ресторанном сортире, не оставив снаружи напарника для подстраховки, и все бойцы постоянно поддерживали контакт с остальными членами террористического подразделения.

А теперь он, начальник «Трески», мог неделями не знать, где находятся его люди. Они в каких нибудь полчаса управлялись с намеченными жертвами, после чего отправлялись вкушать деликатесы в ресторанах западных столиц и давали о себе знать, только когда оказывались на мели. Тогда они появлялись: казали свои небритые рожи, дышали перегаром и пьяно улыбались, едва держась на ногах и словно гордясь своим непотребным видом.

Когда Иван Михайлов, гигант хохотун, вернулся на явку в Риме – в ресторан «Джено» на узенькой, карабкающейся под гору улочке неподалеку от отеля «Атлас», – он буквально рассвирепел от того, что полковник Василивич пожурил его за то, что тот вернулся только по причине растраты денежного довольствия.