Я знала, что он собирался сделать — сжать меня ногами, выпустить воздух из моих легких нарастающим давлением своих ляжек, и сжать еще раз. Он использует сжатие, как боа констриктор, пока я не перестану дышать.

Я не могла издать ни звука. В совершенной тишине меня поразило чувство одиночества. Никого больше не было на улице, никто даже отдаленно не представлял, что мы были там, соединенные в этом странном объятии. Он замяукал — радость, сексуальное возбуждение — я не знала, что.

Я скользнула вниз, тяжелая плоть его ляжек теперь давила на каждую сторону моего лица.

Он был горячий, потел между ног и сжимал их. Одного его веса было достаточно, чтобы раздавить меня. Не прилагая никаких усилий, он мог бы просто сесть мне на грудь, и меньше чем за тридцать секунд наступила бы тьма.

Я оглохла. Его ляжки выключили все звуки, кроме шума крови в его сосудах. Я изогнулась и повернулась на несколько сантиметров. Повернулась еще, пока мой нос не уперся в ластовицу на его колготках, с ее мягкой, беспомощной выпуклостью. У него не было эрекции. Это было очевидно. Любая другая одежда, кроме колготок, предоставила бы ему защиту — плотные джинсы, или спортивные штаны — прикрывая его яйца. Но ему нравилось ощущать шелковистое прикосновение голой кожей. Такова жизнь. У нас у всех есть предпочтения. Я раздвинула челюсти и впилась зубами в его мошонку. Закрыла глаза и сжимала челюсти, до тех пор, пока не подумала, что мои верхние и нижние зубы скоро встретятся посередине. Комок у меня во рту имел консистенцию поролона, с намеком на хрящ внутри. Я держалась, как терьер, зная, что опаляющее оповещение о боли проходит, как молния, через его тело.

Раздался вой, и его ляжки раскрылись, как на пружине, впуская холодный воздух. Я перекатилась на бок и встала на четвереньки у машины. Крошка катался по земле позади меня с криками и стонами. Он держался за свою промежность, которой я, надеюсь, нанесла невосполнимый ущерб. Он всхлипывал и хрипло вскрикивал, с мукой и удивлением.

Я пошарила в поисках ключей и нащупала их. Меня так трясло, что я выронила их и схватила снова. Крошка сумел выпрямиться, но остановился, и его стошнило, прежде чем он, пошатываясь, встал. Его лицо было потным и бледным, и он поддерживал себя одной рукой, когда захромал в моем направлении. Лишний вес и хромающая походка задержали его настолько, что я успела открыть дверцу машины и проскользнуть внутрь. Я захлопнула дверцу и заперла ее, как раз в тот момент, когда он схватился за ручку и дернул. Я рванулась через пассажирское сиденье к другой дверце и заперла ее тоже. Потом села, глубоко дыша, собираясь с силами.

Крошка уперся обеими руками в крышу и толкнул, пытаясь раскачать ее своим весом. Если бы я оказалась в своем любимом «фольксвагене», он бы перевернул машину набок, а потом — на крышу.»Мустанг» он не мог сдвинуть с места никакими усилиями.

Неудачи он не выносил. Схватился за «дворник» и сгибал его, пока он не остался торчать, как вывихнутый палец. Я видела, как он ищет, что бы еще сломать.

Крошка пошел вокруг машины. Завороженная, я следила за ним, поворачивая голову, когда он обошел машину сзади и появился слева от меня. Он издавал звуки, которые могли быть английским языком, но слова были сплющенными и бесформенными, без отчетливых гласных и согласных, которые сделали бы их понятными.

Он отступил на пару шагов, разбежался и пнул дверцу. Наверное, он оставил вмятину в металле, но учитывая, что он был без обуви, в одних колготках, то нанес себе больший ущерб, чем машине. Снова дернул дверцу. Стукнул кулаком по стеклу. А потом попытался просунуть свои большие мясистые пальцы в щель между стеклом и рамой.