– Но тогда тебе надо стать вампиром, – говорит Тимми.

– Думаешь, я боюсь стать вампиром после всего, через что я прошел? – говорит Эйнджел. – Я знаю, кто настоящие вампиры. Не ты... и не я, пусть даже в ближайшую тысячу лет я буду пить кровь людей... нет, сейчас я тебе покажу настоящих вампиров!

Он бежит вниз по склону. Бежит к дому. И теперь уже Тимми следует за ним. Я знаю эти места, думает Эйнджел. Мои родные места. И здесь я должен все делать сам.

Он добирается до того места, где они похоронили Эррола. Тут рядом – старый колодец. И у колодца лежит лопата. Он хватает ее и начинает копать. И Тимми ему помогает. Обернувшийся волком, он роет землю когтями.

Сперва появляются ноги. Ладони, сложенные как для молитвы. И лицо... лицо Эйнджела. Он же был совсем маленьким, когда умер, думает Эйнджел, но получается, что он рос – даже мертвый. Даже там – под землей. Посмотри на него.

Он живой.

Он дышит.

Словно по волшебству в руках у Эйнджела появляются кол и молоток.

«Все это время ты мной кормился, – думает Эйнджел. – И ты извратил любовь мамы – превратил эту любовь во что‑то постыдное и жестокое. Один удар молотка – и все. Тебя нет».

Голос Беки Слейд: Ты еще не мужчина... ты не мужчина, ты ангел, Эйнджел.

«Нет, я мужчина», – думает Эйнджел, и втыкает кол в сердце Эррола, и замахивается молотком... сейчас он ударит...

Но тут чьи‑то грубые руки хватают кол и пытаются вырвать. Эйнджел поднимает глаза и видит, что это то самое существо, одетое в кожу матери... проповедник из Вопля Висельника...

– Уйди! – говорит он сквозь зубы.

Они дерутся за кол. Тимми стоит в стороне. Он не может вмешаться, потому что сражение происходит в сознании Эйнджела. Руки кошмарного существа обагрены кровью. Кожа матери, в которую оно одето, сшита грубыми стежками, как у Франкенштейна в кино, но настоящие мамины руки безвольно свисают с его запястий.

Существо, которое не его мать, говорит:

– Люби меня, Эйнджел. Люби меня вечно.

Эйнджел пытается отобрать кол у твари, но та держит крепко. Направив заточенное острие прямо Эйнджелу в сердце.

– Я заставлю тебя полюбить меня, пусть даже это тебя убьет, – говорит мать, которая не мать. – Кроме тебя, у меня нет никого... мы с тобой против целого мира, чтоб ему провалиться. О Господи, Эйнджел, люби меня. Люби. – Тварь утирает кровавые слезы и пытается обнять Эйнджела. Но при этом она не выпускает кол, и он понимает, что, если она его обнимет, кол вонзится ему прямо в сердце.

Они продолжают бороться...

* * *

• огонь •

Преподобный Дамиан Питерс поднимается по лестнице в небо. Это не важно, что мир вокруг рушится. Он идет к своему Богу – уже приближается к престолу Всевышнего под звучание сладкого хора серафимов и херувимов. Жемчужные врата раскрываются перед ним... нет, не жемчужные, а железные... точно такие же, как в особняке Тимми Валентайна. Горный склон, облака, и сам дом Господень – все залито странным белым свечением.

Неземной раскаленный свет.

Бог стоит наверху. Там, где кончается бесконечная лестница. Его голос – тихий, но звонкий. Голос ребенка. Он и вправду ребенок – Бог. Ребенок с лицом, знакомым Дамиану по бессчетным обложкам компактов, видеоклипам на MTV, фотографиям в молодежных журналах. Его глаза горят красным огнем, волосы развеваются на ветру, губы слегка приоткрыты – как будто он собирается целовать или пить кровь.

– Дамиан, Дамиан, – говорит Тимми Валентайн, – зачем ты гонишь меня?

– Но я же не знал! – говорит Дамиан.

Пение ангелов переходит в сияющее крещендо, свет становится ослепительным, режет глаза.