Прохоров . Что тебе показалось?… А когда уже передохла половина палаты, тебе все еще казалось?… (Злобно.) Умысел у тебя был. Ум‑мысел. Вы же не можете… без ум‑мысла…

Гуревич . Да, умысел был: разобщенных – сблизить, злобствующих – умиротворить… приобщить их к маленькой радости… внести рассвет в сумерки этих душ, зарешеченных здесь до конца дней… Другого умысла не было…

Прохоров . Врешь, ползучая тварь… Врешь… Я знаю, чего ты замыслил… Всех – на тот свет, всех – под корень… Я с самого начала тебя раскусил… Ренедекарт… Сссу‑чара… (Пробует подняться с кровати и с растопыренными уже руками надвигается на спокойно сидящего Гуревича. Но уже не в силах, что‑то отбрасывает его назад, в постель.) Ссученок…

Гуревич . Выражайся достойнее, староста… Что проку говорить теперь об этом?… Поздно. Я уже после Вовиной смерти понял, что поздно. Оставалось только продолжать.

Прохоров . Ты мне просто скажи – смертельную дозу… мы уже перевалили?

Гуревич . По‑моему, да. И давно уже.

Обмениваются взглядами, полными бездонного смысла. Продолжает темнеть.

Прохоров . Абзац, значит… Ну, тогда… Там еще чуть‑чуть плещется на дне… Ты слушай: прости, что я в сердцах на тебя нашипел… На тебе нет никакой вины… Налей, Гуревич, весь остаток – пополам. Ты готов?

Гуревич  (совершенно спокойно). Готов. Но только здесь умирать противонатурально. Меж крутых бережков – пожалуйста. Меж высоких хлебов – хоть сейчас… Но здесь!…

Чокаются кружками. Дышат еще тяжелее прежнего.

И потом, мне предстоит вначале большое дело… один обещанный визит…

Прохоров, ухватившись за горло и за сердце, клонится и клонится к подушке.

Гуревич  (машинально продолжает долбить). Они там маевничают… У них шампанское льется со стерлядями… У них райская жизнь, у нас – самурайская… Они – бальные, мы – погребальные… Но мы люди дальнего следования… Сейчас мы встанем… Изверг естества… неужели с ней? Уже несколько часов с ней?… «Гуревич, милый, все будет хорошо», – так она сказала. Сейчас, сейчас… (Вскакивает и опять обрушивается на стул.)

За сценой – или изнутри стен – упадническая песня Надежды Обуховой «Ох, ты ноченька, ночка темная…» и т.д.

Ты звал меня на ужин, Мордоворот, так я – к завтраку… Чудотворная девка! Натали!… Пока я тут сижу, они в это время… Господи, не мучай… они в это время… (Роняет голову на тумбочку и вцепляется в волоса.) Боже милосердный! И почти ничего не вижу… Библию мне и посох – и маленького поводыря… за малое деяние пойду по свету – благовестить… Теперь я знаю, что и о чем – благовестить. (С тяжким трудом приподымается со стула, вцепившись в тумбочку всей душою, – только б не упасть, только б не упасть.) Пока еще хоть немножко осталось зрения – я доберусь до тебя, я приду на завтрак… Ссскот… (Отрывается от тумбочки. Качнувшись, делает первый шаг, второй.) Ничего, я дойду. (Третий шаг, четвертый. Спотыкаясь в темноте о труп Михалыча, падает. Медленно, ухватившись за спинку чьей‑то кровати, встает.) Я пойду. Ощупью, ощупью, потихоньку. Все‑таки дотянусь до этого горла… Ведь не может же быть, Натали, чтобы все так и осталось! (Почти совсем темно. Пятый шаг. Шестой. Седьмой.) Боже, не дай до конца ослепнуть прежде исполнения возмездия. (И снова падает, рассекая голову о край следующей кровати. Две минуты беспомощных и трясущихся, громких рыданий.