Доктор . И сколько вам платят?

Гуревич . Мне платят ровно столько, сколько моя Родина сочтет нужным. А если б мне показалось мало, ну, я надулся бы, например, и Родина догнала бы меня и спросила: «Лева, тебе этого мало? Может быть, немножко добавить?» Я бы сказал: «Все хорошо, отвяжись, Родина, у тебя у самой ни хрена нету».

Доктор  (из соображений авантажности). Я понял, что вы больше вольный мореплаватель, а не татарин из хозмага. Встаньте. Сдвиньте ноги. Зажмурьте глаза. Протяните руки вперед.

Гуревич  (делает то, что ему предлагают). Я могу сесть?

Доктор . Можете, можете. Довольно. Нам уже по существу все понятно… Кстати, какое сегодня число на дворе? Год? Месяц?

Гуревич . Какая разница?… Да и все это для России мелковато – дни, тысячелетия…

Доктор . Понятно. Скажите, больной: случаются ли у вас какие‑нибудь наваждения, иллюзии, химеры, потусторонние голоса?…

Гуревич . Вот этим обрадовать вас не могу – не случалось. Но…

Доктор . Что все‑таки «но»?…

Гуревич . Да вот я о химерах… Ну, для ради чего, например, я изъездил весь свет, пересекал все куэнь‑луни, взбирался на вершины Кон‑Тики – и узнал из всего этого только одно: в городе Архангельске пустую винную посуду сдавать на улице Розы Люксембург!

Доктор . А еще какие странности?

Гуревич . Очень много. Допустим, является желание, чтобы небо было в одних Волопасах. Чтобы никаких других созвездий. И чтобы меня – под этими Волопасами – лишили бы чего‑нибудь: чего‑нибудь существенного, но не самого дорогого.

Доктор и медсестры нервничают. За их спинами безмятежно прогуливается Боренька‑Мордоворот.

(Продолжает) Но что мне до Волопасов и Плеяд, когда я стал замечать в себе вот какую странность: я обнаружил, что, подняв левую ногу, я не могу одновременно поднять и правую. Я поделился моим недоумением с князем Голициным…

Доктор делает знак левым глазом – с тем, чтобы Люси записывала. Она лениво наклоняет конопатое личико.

…и вот мы с ним пили, пили, пили… чтобы привести головы в ясность… И я спросил его шепотом – не потревожить бы кого, да и кого, собственно было тревожить, мы же были одни, кроме нас никого… так вот, значит, я, чтоб никого не потревожить, спросил его шепотом: а почему у меня часы идут в обратную сторону? А он всмотрелся в меня, в часы, а потом говорит: «Да по тебе не заметно, да и выпил вроде немного… но только и у меня пошли в обратную».

Доктор . Пить вам вредно, Лев Исаакыч…

Гуревич . Будто я этого не понимаю. Говорить мне это сейчас – все равно, положим, что сказать венецианскому мавру, только что потрясенному содеянным, – сказать, что сдавление дыхательного горла и трахеи может вызвать паралич дыхательного центра вследствие асфиксии.

Доктор . Достаточно, по‑моему… Значит, с князем Голициным… А с виконтами, графьями, маркизами – не приходилось водку хлестать?…

Гуревич . Еще как приходилось. Мне, например, звонит граф Толстой…

Доктор . Лев?

Гуревич . Да отчего же непременно Лев? Если граф – то непременно Лев! Я вот тоже Лев, а ничуть не граф. Мне звонит правнук Льва и говорит, что у него на столе две бутылки имбирной, а на закусь ничего нет, кроме двух анекдотов о Чапае…

Доктор . И он далеко живет, этот граф Толстой?

Гуревич . Совсем недалеко. Метро «Новокузнецкая», а там совсем рядом. Если вы давно не пили имбирной…

Доктор . А как вам Жозеф де Местр? Виконт де Бражелон? Вы бы их пригласили под забор, шлепнуть из горла… этой… как вы ее называете… бормотухи?

Гуревич . Охотно. Но чтоб под этим забором были заросли бересклета.