|
Не помню… не помню точно… И даже ветров… Вот только помню: в тот день шейх Кувейта Абдаллах‑ас‑Салем‑ас‑Сабах утвердил новое правительство во главе с наследным принцем Сабах‑ас‑Салемом‑ас‑Сабахом… Восемьдесят четыре дня от летнего солнцестояния… Да, да, чтоб уж совсем быть точным: в этот день случилось событие, которое врезалось в память миллионов: та самая пустая винная посуда, которая до того стоила двенадцать или семнадцать копеек – смотря какая емкость, – так вот в этот она вся стала стоить двадцать.
Доктор (смиряя взглядом прыскающих дев). Так вы считаете, что в истории Советской России за минувшие пять лет не произошло события более знаменательного? Гуревич . Да нет, пожалуй… Не припомню… Не было. Доктор . Вот и память начинает вам изменять, и не только память. В прошлый раз вашим диагнозом было: граничащая с полиневритом острая алкогольная интоксикация. Теперь будет обстоять сложнее. С полгодика вам полежать придется… Гуревич (вскакивая, и все остальные вскакивают). С полгодика?
Боренька тренированными руками опускает Гуревича в кресло.
Доктор . А чему вы удивляетесь, больной? У вас прекрасный наличный синдром. Сказать вам по секрету, мы с недавнего времени приступили к госпитализации даже тех, у кого – на поверхностный взгляд – нет в наличии ни единого симптома психического расстройства. Но ведь мы не должны забывать о способности этих больных к непроизвольной или хорошо обдуманной диссимуляции. Эти люди, как правило, до конца своей жизни не совершают ни одного антисоциального поступка, ни одного преступного деяния, ни даже малейшего намека на нервную неуравновешенность. Но вот именно этим‑то они и опасны и должны подлежать лечению. Хотя бы по причине их внутренней несклонности к социальной адаптации… Гуревич (в восторге). Ну, здорово!…
Я все‑таки влюблен И в поступь медицины, и в триумфы Ее широкой поступи – плевок В глаза всем изумленным континентам, В самодостаточность ее и в нагловатость, И в хвост ее опять же, и в…
Доктор (титулованный голос его переходит в вельможный). Об этих ямбах мы, кажется, с вами уже давно договорились, больной. Я достаточно опытный человек, я вам обещаю: все это с вас сойдет после первой же недели наших процедур. А заодно и все ваши сарказмы. А недели через две вы будете говорить человеческим языком нормальные вещи. Вы – немножко поэт? Гуревич . А у вас и от этого лечат? Доктор . Ну, зачем же так?… И под кого вы пишите? Кто ваш любимец? Гуревич . Мартынов, конечно… Доктор . Леонид Мартынов? Гуревич . Да нет же – Николай Мартынов… И Жорж Дантес. Натали (пользуясь всеобщим оживлением) Так ты, Лева, теперь чешешь под Дантеса? Гуревич . Нет‑нет, прежде я писал в своей манере, но она выдохлась. Еще месяц тому назад я кропал по десятку стихотворений в сутки – и, как правило, штук девять из них были незабываемыми, штук пять‑шесть эпохальными, а два‑три бессмертными… А теперь нет. Теперь я решил импровизировать под Николая Алексеевича Некрасова. Хотите про соцсоревнование?… Или нельзя?… Доктор . Ну, почему же нельзя? Соцсоревнование – ведь это… Гуревич . Я очень коротко. Семь мужиков сходятся и спорят: сколько можно выжать яиц из каждой курицы‑несушки. Люди из райцентра и петухи, разумеется, ни о чем не подозревают. Кругом зеленая масса на силос, свиноматки, вымпела – и вот мужики заспорили:
Роман сказал: сто семьдесят Демьян сказал: сто восемьдесят, Лука сказал: пятьсот, Две тысячи сто семьдесят ‑ Сказали братья Губины, Иван и Митродор. Старик Пахом потупился И молвил, в землю глядючи: сто тридцать одна тысяча четыреста четырнадцать. |
