|
На самом деле эти молодые буржуа стремились любыми способами превратиться в аристо-кратов. Они при первой же возможности покупали себе титулы или женились на девушках из благородных семей. Одна из насмешек истории в том и состоит, что во время Великой револю-ции они встали на сторону восставших и помогали уничтожать именно тот класс, к которому сами всегда стремились принадлежать. Друзья Николя меня совершенно не интересовали. Актеры не имели понятия о моем про-исхождении, а я отказался от своего родового имени де Лионкур и сменил его на более простое, ничего ни для кого не значившее. Отныне меня звали Лестат де Валуа. Я старательно изучал все, что имело отношение к сцене, запоминал, подражал, задавал бесчисленные вопросы. Я забывал об этом лишь в те минуты, когда Николя солировал на скрип-ке. Он поднимался со своего места в маленьком оркестре, луч света выхватывал из темноты его фигуру, и Николя начинал играть одну из прекрасных маленьких сонат. Иногда мне казалось, что, прозвучи его музыка чуть дольше, стены театра, не выдержав, рухнут. И все это время я жил в ожидании того момента в жизни, когда старые актеры, у которых я учился, которым подражал и прислуживал как лакей, наконец скажут: «Ну что ж, Лестат, сегодня вечером мы хотим видеть тебя в роли Лелио. Теперь ты знаешь, что должен делать». И вот в августе этот момент настал. В Париже стояла жара, ночи были теплыми, даже душными, и театр заполняли не знавшие, чем еще занять себя, люди. Они жаждали развлечений и от духоты обмахивались носовыми платками и программками. Толстый слой белого грима, который я наложил на лицо, таял на гла-зах. На мне был лучший бархатный плащ Николя, на боку болталась картонная шпага, и я дро-жал с головы до ног, думая про себя, что, наверное, примерно такие же чувства испытывает приговоренный перед казнью. Но едва я вышел на сцену, повернулся и увидел перед собой переполненный зал, со мной произошло нечто странное: весь мой страх мгновенно улетучился. С сияющей улыбкой я отвесил зрителям медленный поклон и уставился на прекрасную Фламинию так, словно увидел ее впервые в жизни. Передо мной стояла задача завоевать ее сердце. Игра началась. Точно так же, как это уже было когда-то, много лет назад, в маленьком провинциальном городке, сцена принадлежала сейчас мне. Мы носились от кулисы к кулисе, ссорились, обнима-лись, дурачились, а в зале стоял такой хохот, что, казалось, дрожали стены. Я чувствовал неослабевающее внимание публики. Каждый жест, каждое движение вызы-вали гомерический хохот аудитории. Все оказалось на удивление просто, и мы могли бы про-должать в том же духе еще по меньшей мере полчаса, если бы другие актеры, которым не терпе-лось исполнить свои, как они их называли, трюки, не заставили нас уйти за кулисы. Публика аплодировала нам стоя. И это не были провинциалы, стоявшие вокруг подмостков под открытым небом. Это были парижане, криками своими требующие возвращения на сцену Лелио и Фламинии! Когда я оказался за кулисами, меня буквально шатало, и я едва не потерял сознание. Я ни-чего не видел вокруг себя, перед глазами стояла публика, глядящая на меня из-за огней рампы. Я жаждал вновь вернуться на сцену. Схватив в объятия Фламинию, я поцеловал ее и вдруг почув-ствовал, что в ответ она страстно целует меня. Потом старый управляющий театра Рено оттолкнул ее. – Ну что ж, Лестат, – сказал он задумчиво, – ты справился вполне прилично. Отныне я поз-волю тебе регулярно выходить на сцену. Прежде чем я успел подпрыгнуть от счастья, нас окружила почти половина актеров труп-пы, и одна из актрис – Лючина – тут же воскликнула: – Ну уж нет! Речь не о том, что ты позволишь ему регулярно выходить на сцену. Да он са-мый красивый актер на бульваре Тамплиеров, и ты наймешь его в труппу как положено и бу-дешь платить ему как положено, и он никогда больше не возьмет в руки ни метлу, ни помойное ведро. |
