|
Я пришел в ужас. Моя карьера только началась и грозила тут же закончиться. Но, к моему неописуемому удивлению, Рено не раздумывая согласился на все ее условия. Конечно, я был очень польщен тем, что меня назвали красивым, и понял, что Лелио может играть лишь актер, обладающий определенным стилем. И аристократ с моим воспитанием как нельзя лучше подходил для этой роли. Но если я хотел, чтобы меня действительно заметила парижская публика, если я хотел, чтобы на меня обратили внимание в «Комеди Франсез», мне предстояло стать чем-то большим, чем златокудрый ангелочек, свалившийся на сцену прямо из дома благородного маркиза. Я дол-жен был стать поистине великим актером. Именно этого я и намеревался в скором времени до-биться. В тот вечер мы с Николя отпраздновали мой успех грандиозной пьянкой, пригласив к себе в мансарду всю труппу. Потом я вылез на покатую скользкую крышу и раскрыл объятия всему Парижу, а Николя, стоя у окна, играл на скрипке, пока в конце концов мы не перебудили всех соседей. Музыка была поистине восхитительной, но люди недовольно ворчали, ругались и орали, даже стучали кастрюлями и сковородами. Мы просто не обращали на них внимания. Мы пели и плясали почти так же, как не так давно делали это на поляне ведьм. Я даже едва не вывалился в окно. На следующий день я стоял с бутылкой в руках под палящими лучами солнца на кладбище Невинных мучеников и диктовал писателю-итальянцу послание к своей матушке, в котором по-дробно описывал события прошедшего вечера. Я проследил, чтобы письмо было отправлено не-медленно. Мне хотелось обнимать и целовать каждого встречного. Я стал Лелио! Я стал акте-ром! К сентябрю мое имя появилось в программке. Ее я тоже послал матери. Теперь мы играли уже не старинные итальянские комедии, а фарс, написанный одним зна-менитым сочинителем пьес, который из-за всеобщей забастовки драматургов не имел возможно-сти поставить свое творение на сцене «Комеди Франсез». Мы, конечно же, не могли указать его имя, но всем было известно, что это его пьеса, и каждый вечер зал театра Рено заполняли толпы придворных. Моя роль в спектакле не была главной. Я вновь играл юного влюбленного, в чем-то похо-жего на Лелио, и это было еще лучше, чем исполнять ведущую роль. Как только я появлялся на сцене, все внимание зрителей обращалось на меня. Николя разучил со мной роль, постоянно ру-гая меня за то, что я так и не научился читать. К четвертому представлению пьесы драматург написал для меня еще несколько реплик. В антракте Николя играл прекрасную сонату Моцарта, и его интерпретация чудесной му-зыки композитора удерживала зрителей на местах, не позволяя им покинуть зал. Даже его преж-ние приятели-студенты стали снова приходить к нам. Мы получали приглашения на частные балы. Раз в несколько дней я выкраивал время, чтобы отправиться на кладбище Невинных мучеников и продиктовать очередное письмо к матушке. И наконец в руках у меня оказалась вырезка из английской газеты «The Spectator» с восторженной рецензией на наш спектакль, в которой особенно была отмечена игра светловолосого проказника, крадущего в третьем и четвертом актах сердца абсолютно всех присутствующих в зрительном зале дам. Эту вырезку я тоже послал матери. Сам я, конечно, не мог прочитать рецензию, но тот человек, который принес ее мне, сказал, что она хвалебная, а Николя поклялся в том, что это именно так. Холодными осенними вечерами я играл на сцене в своем красном бархатном плаще на ме-ху. Даже полуслепой мог хорошо видеть его с самого последнего ряда галерки. Теперь я освоил и искусство накладывания грима, умело чередовал белый цвет с более темным, тем самым под-черкивая черты лица. Несмотря на черные тени вокруг глаз и ярко-красные губы, я выглядел очень естественно и одновременно эффектно. Я постоянно получал любовные записки от жен-щин. По утрам Николя брал уроки игры на скрипке у итальянского маэстро. У нас теперь были деньги и на хорошую еду, и на дрова, и на уголь. |
