|
– Если даже добродетель и существует, – снова заговорил Николя, – то я нахожусь на про-тивоположной от нее стороне. Я сам есть зло, я купаюсь во зле. Чихал я на твою добродетель! Если хочешь знать, я играю на скрипке вовсе не для тех идиотов, которые приходят в театр Рено. Я играю только для себя и ради себя, ради Николя! Я не желал больше слушать его. Пора было ложиться спать. Однако наш разговор ранил мне душу, и Николя понимал это. Едва я начал стягивать с себя сапоги, он подошел и сел рядом со мной. – Прости меня, – произнес он расстроенным тоном, так отличавшимся от того, каким он говорил со мной, что я не удержался и взглянул на него. Он выглядел очень молодо и казался настолько подавленным... Я обнял его и попросил выбросить все это из головы. – От тебя исходит какое-то сияние, Лестат, – сказал он. – Ты обладаешь необъяснимой си-лой, которая притягивает всех, кто тебя окружает. Ты не утрачиваешь ее даже в минуты гнева или растерянности... – Это все лирика, – ответил я. – Мы оба очень устали. – Нет, это действительно так. Внутри тебя сияет почти ослепительный свет. А во мне есть только темнота. Иногда мне кажется, что такая же темнота завладела и тобой – там, в кабачке, когда ты задрожал и расплакался. Ты не был готов к этому, а потому оказался беспомощным пе-ред нею. Я пытаюсь уберечь тебя от этой тьмы, потому что отчаянно нуждаюсь в том свете, ко-торый ты излучаешь, а тебе темнота не нужна. – Ты просто безумец! – воскликнул я. – Если бы ты сам мог услышать свой голос, свою му-зыку, ту, которую, как ты утверждаешь, исполняешь для себя, то перестал бы видеть темноту. Поверь, Ники, ты непременно увидел бы свет! Унылый и безрадостный – согласен, но все же свет. А свет и красота существуют в тебе нераздельно и проявляются тысячами своих форм. На следующий вечер наше представление имело особенно большой успех. Зрители живо реагировали на все происходящее на сцене, тем самым вдохновляя нас на все новые и новые трюки. Я проделал несколько новых танцевальных па, которые, как ни странно, на репетициях казались не особо удачными, а сейчас, во время спектакля, были восторженно приняты публи-кой. Ники великолепно исполнил одно из собственных сочинений. Уже почти в самом конце представления я вдруг снова увидел таинственное лицо, заста-вившее меня испытать столь сильное потрясение, что я едва не сбился с мелодии и не забыл сло-ва. На какой-то миг мне показалось, что перед глазами все плывет, а голова идет кругом. Когда мы с Ники остались наедине, я вынужден был рассказать ему об этом, о странном ощущении, будто я заснул прямо на сцене и увидел сон. Поставив на узкую каминную полку стаканы с вином, мы сидели возле огня, и я заметил, что Николя выглядит все таким же усталым и удрученным, как и накануне. Мне не хотелось расстраивать его еще больше, однако я не мог не рассказать ему о таин-ственном лице. – А как он выглядел? – спросил Николя, протягивая к огню руки, чтобы согреть их. В окне за его спиной я видел покрытые снегом городские крыши, и это зрелище заставило меня поежиться от холода. Меня угнетала тема нашей беседы. – В этом-то и состоит весь ужас, – ответил я. – Я всегда вижу только лицо. Возможно, он одет во что-то черное – в плащ, может быть даже с капюшоном. Но это очень белое и абсолютно чистое лицо похоже скорее на маску. Черты его выделяются так резко, что кажется, будто они обведены черным контуром. Оно мелькает всего лишь на миг и при этом заметно светится. А когда я снова бросаю взгляд туда, где он только что стоял, лицо бесследно исчезает. Конечно, в моем рассказе все выглядит несколько преувеличенным. На самом деле все происходит как-то иначе, мягче, что ли... и его внешность... но все же... Мой рассказ, похоже, потряс Николя ничуть не меньше, чем меня самого. |
