И он внимательно оглянул стены.

— Да какой дурак в такую погоду… — забурчал с полу Дмитрий Николаич.

Особист перебил:

— Насчет дурака я вам, товарищ, пока словесно говорю: вы поаккуратней. А насчет выезда, чтоб потом отговорок никаких чтобы не было. Вот?

Он встал, приподнял рваные паруса и сетки, что были вместо подушки. Заглянул под топчан.

— Так вот! А насчет дурака надо быть поумней. Вышел, не запер дверь.

Дмитрий Николаич вскочил. Высунулся в дверь. Кричал вслед хрипло, яростно:

— Дверь! Дверь! Дверь! Запирать!

Перемет зацепился за куртку, высыпался; опрокинулась корзина. Особист скользил по осклизлой глине, придерживал фуражку. Не оглянулся.

Дмитрий Николаич подошел к столу, дрожащими руками стал лепить из газеты папиросу.

Просыпал на стол махорку.

Оставалось уже полтысячи крючьев. Дверь распахнулась, и в комнату рванул во всю ширь гром прибоя. На пороге стояла Варька.

Она придерживала на груди концы цветного платка, другой рукой поправляла трепаные мокрые волосы.

— Я до вас. Закурить нема? Все скрозь из табаку повыбились.

— В жестянке. — Дмитрий Николаич кивнул на стол.

Варька обтерла о порог стоптанные туфли, обошла стол. Она придерживала рваную юбку. Мокрый фестон раскачивала на ходу — всего-то два шага. Варька протиснулась за стол и села в плетеное кресло, как на трон. Встряхнула банку с махоркой.

— Тю! Андряцет! Тоже дикофт? Скажи, кругом в людей дикофт. Заговелись!

Варька засмеялась, и Дмитрий Николаич заметил, что спереди у нее нет одного зуба. А смеялась она во весь рот, будто хвалилась черной метиной.

Варька поймала взгляд:

— Что вы смотрите? Это мне Гаврик Косой в «Венеции» выбил. Варька лихо отодрала кусок газеты — как раз сколько надо — и

стала сворачивать цигарку.

Она закурила и выставила голую до локтя руку: поставила локтем на стол. Как на табачной рекламе.

— Трактирная фея, — нахмурился учитель и взялся за крючки.

— Нет, верно: вот Тимошка не даст соврать. Все через Нюньку Андрюшкину вышло. А говорит — я его на это вывела. Косой все одно потом бедный был: аж два месяца в городской валялся. Мало не сдох.

Дмитрий Николаич глянул на Варьку, на веселые глаза и стал путать крючья. Он рвал, дергал — перемет цеплялся и кучей вываливался из корзины.

Варька смотрела на его работу, и Дмитрию Николаичу крючило руки. Он как попало запихал перемет в корзину: внаброску кучей.

Он знал, что на рыбальской работе Варька никому на всем берегу не уступит. Серьезный рыбак Василий, пять лет тому, взял ее из «Венеции». Пять раз за пять лет Варька от него уходила. Пять раз звал ее Василий домой: кланялся.

— Ну что, как у Василия? — спросил Дмитрий Николаич.

Спросил, чтоб Варька не смотрела ему в руки.

И разговор степенный.

— Да что? — Варька скучно глянула в окно. — Что ему, черту, делается? Одно слово — борода.

Она потянула из слюнявой цигарки. Заплевала, запрыскала мелкой махоркой.

— Тьфу, дьявол! Жуем траву эту, как бараны, — говорила Варька. — Из табаку из последнего повыбивалися.