Борис Житков. Варька
I
Вот она: на осень погода становится. Заложило, и третий день работает ветер-кинбурн. Жмет воду, разводит зыбь, всю муть подняло.
Рвет со дна мидию — ракушу, крутит песок, катает каменья.
Рыжая зыбь свернется бараном под берегом, роет песок, бодает обрыв. Лезет выше-выше, подбирается к шаландам.
Слизнет зыбь шаланду и пойдет вертеть-играть, толочь о каменья. Бортом, дном, носом. Поймала — не вырвешь. Пестрые щепки соберут бабы на палево.
А лодка рыбаку что конь мужику.
И по скользкой глине тянут рыбаки на кручу тяжелые намокшие шаланды. Скользят, проклинают, рвут руки.
Тучи низко летят, гляди, за обрыв зацепят. Валят серой, оголтелой кутерьмой над самой водою. Ветер рвет белую пену, и она растерянно носится над берегом. Выбирает, где сесть.
Учитель Дмитрий Николаич сидел в своей хате на берегу и наживлял перемет. Длинная — в полверсты — смоленая веревка. От нее хвостиками волосяные подлески с крючками — полторы тысячи крючьев.
Он сидел на полу между двумя корзинами, брал из правой крючок, сажал соленую рыбешку и складывал крючок к крючку налево.
Веревка тянулась через колени. Он привык за год, и работа не мешала думать.
Звенит за окном прибой. Даст зыбина — ухнет берег; и голоса летят с моря, словно кто на помощь зовет.
Учитель кусал пополам наживку, выплевывал половинку в ладонь и с поворотом сажал на крюк.
И тянулись мысли за веревкой.
Рыженький, в полупальто — ватная тужурочка: из мастеровых. И учителя к нему в очередь. Хвост во дворе, до самых ворот. А он глазками пронзает:
— Анкету!
Тут Дмитрий Николаич вздыхал, и задерживались крючья в руках.
— Признаете? Может, сочувствуете? А вы меня-то за человека признаете? — Шептал, плевал наживкой, и крючья шибко летели из руки в руку, и зло просаживал учитель наживку.
— Чем вы дышите? Мы чем дышим?
Учитель набирал воздуху:
— А вот тем дышим…
Дмитрий Николаич рванул перемет и сорвал два крючка, что зацепились за корзину.
И рыженький теперь стоял и слушал, чем дышит Дмитрий Николаич. Не настоящий рыженький, а мутный. А настоящий говорил:
— Это мы вполне знаем, дорогой товарищ, что вы четырнадцать лет буржуев учили. Будете теперь учить наших. Очень даже просто, что заставим.
Надо было ответить… и то, что надо было ответить, вот уже год по вечерам шептал учитель, когда живлял перемет. Задыхался, жалил крючьями наживку, обрывал подлески.
— И сам бы пошел! Сам!.. Сам! Еще раньше вас хотел. И в округе косились. На волоске висел.
Учитель переводил дух. Опять набирал воздуху.
— А заставить? Нет… Чем дышите? А вот — рыбалим! Кусал горькую наживку и зло сплевывал в руку.
— И будем рыбалить. Придете просить.
Как нож, точил по ночам мысли. Ждал, когда вонзить. Дверь приоткрылась: на мутном свете низкий силуэт. Тяжелый маузер топорщился сбоку и оттягивал пояс.
— Береговой контроль — Особого Отдела. Товарищ! Я ваший номер забыл.
Человек чавкал по полу налипшей глиной, шагал через комнату. Он сел на койку.
— Я вам объявляю, что ночью в море выходить никому нельзя. |
