IV

Дмитрий Николаич глянул вслед Васькиной шаланде. Стал вслух говорить:

— Разумеется… так и должно было быть… в порядке вещей… Понятно.

Васькин парус был уже плохо виден.

«Горяк» взялся, плотно лег на воду. Он гнал шаланду в море. Порывы мелкой сеткой дрожью пробегали по воде, и новая зыбь от берега встала и пошла. Она сбивалась с прежней, сталкивалась, и всплески взлетали вверх, как руки из толпы.

Шаланду толкло, шлепало в плоское дно, и она растерянно вертелась, переваливалась. Разиня на дороге. Ненужные бычки переваливались с борта на борт. Садок плавал рядом, толкая шаланду в бок, как теленок.

Дмитрий Николаич схватился за весла. Греб во всю силу. Шаланда тупо поддавалась на ход.

Зыбь катит вперед уж с гребнями, с белой россыпью, «Горяк» жмет, «аж воду горнет».

Учитель не видал горизонта — как в метель несло, мело водяной пылью. Задувало горизонт. А там дальше — там дальше море делает что хочет, и бог не видит.

Дмитрий Николаич видел, что хмурься, упирайся, а не выгребешь по вершку сорок верст. Как жизнь вперед легли сорок верст ветру и зыбей. Он бросил весла, огляделся. Зыбь спешила. Уверенно катила на юг, как на праздник, швыряла шаланду с пути, как помеху. И крикнуть некому. Пропадешь, и не глянет никто.

Смерть.

Дмитрий Николаич вскочил.

Паруса и вырезаться на лавировку! К берегу, к русскому, к румынскому!

Он стал ворочать тяжелую мачту. Шаланду болтало. Он чуть не полетел с мачтой за борт. Ругался. Как рыбаки ругаются: в бога, в двенадцать апостолов. Опять совал мачту в башмак, тужился, рук не слышал.

Мачта качалась, она размахивала и вырывалась, а он пер плечом ее к банке, задыхался до слез от натуги.

На месте!

Заложил скобой и забил клином. Сложил парус косяком. Парус трепал, вырывал ветер. Дмитрий Николаич сквозь зубы клял все. Но хватко, цепко боролись руки. Натянул шкот. И сразу шаланда бросилась вперед, к берегу, как конь к стойлу.

— Пошла наша! — крикнул Дмитрий Николаич.

Шаланду клало на самый борт, она рылась в зыбь, билась плоской грудью о воду.

Дмитрий Николаич не слыхал, как шкот резал сжатый кулак. Он отпускал веревку, клал руля, встречал порыв. Врезался в ветер. Шаланда привставала, отдувалась и снова кидалась в зыбь.

Дмитрий Николаич не думал, что он делал. Руки сами делали что надо. Уворачивался от порывов, выигрывал на волну, весь напрягся, как будто шел по обледенелому гребню.

Вон уж маячит берег среди сизой водяной пыли. Мутная полоса. Румынский или наш?

Рыжий обрыв и шаланды под берегом. Вон и люди кучей стоят — смотрят, должно.

Как в дом, вбежала шаланда под берег: ни ветру, ни зыби. Прикрыто высоким обрывом.

Дмитрий Николаич сбил парус и затерпшими руками поставил весла.

Люди шли по песку встретить шаланду. Свят обычай.

— Облепляй! А ну, разом! — кричал Василий и гукал под руку.

— У-гуп! У-гуп!

Люди знали, откуда вырвался человек. Не спрашивали как. Дмитрий Николаич корзиной носил бычков — высыпал в садок.

— Товарищ! Это вы сейчас с моря прибежали? Флотская фуражка, винтовка на ремне.

— Я самый, — ответил Дмитрий Николаич.