Старик словно читает мои мысли:

    – Верь-не-верь, а ноги уноси. Отказаться надо было. От наследства. Жаль, нотариус о таком предупреждать не обязан. Чего уж теперь…

    Сигаретный дым забивает горло кляпом.

    – Нотариус?! Он что, знал?!

    – Знал, конечно. Что за финтифлюха – мог и не ведать. Но вот что подращенная она – знал наверняка. Иначе б Скоморох ему завещанку не доверил…

    Старик молчит, задумчиво плямкая губами. Глядит в низкий беленый потолок. И наконец твердо заключает:

    – Нет, не доверил бы.

    – Что ж он меня, паскуда, не предупредил?!

    – Сказал же: не обязан. Угомонись, Валерий Яковлич. Бог троицу любит. Наливай по третьей, да будем думать, как твоей беде помочь. Тут без пол-литры никак…

    Вот с чем – с чем, а с последним утверждением спорить грех. Выпили без тоста. Будто за упокой. Я поискал глазами вилку, не нашел и полез в банку с огурцами рукой. Интересно, где маленькие да крепенькие огурчики-корнишончики были при Советской власти? За бугор все сплошь эмигрировали? К буржуям? Вспоминаешь сейчас: одни трехлитровые банки с во-от такими огурчищами на полках желтели. Откуда ж теперь эти взялись? Наши ведь, не польские.

    Сижу. Хрумкаю огурчиком. Жду, когда Глебыча мысли мудрые посетят. Потому как у меня мыслей совсем не осталось. Зато настроение в гору пошло. От водки, естественно. Эдакий бесшабашно-безбашенный кураж в себе ощущаю. Вот доберемся до второй бутылки…

    – Значитца, так, – старик очнулся. Никак и впрямь что надумал? – Слухай меня внимательно. Выбросить финтифлюху не пробуй – вернется. Сломать – тем паче не пытайся. Это я тебе уже говорил. Понял?

    Тупо киваю.

    – Слухай дальше, – старик морщится с досадой. Будто младенца учит не в ползунки ходить, а на горшок. – Ежели припозднишься, много крови на тебя ляжет. Попомни мое слово. Безнаказанным будешь…

    Он вновь возводит очи горе. Высматривает на потолке запись из Уголовного Кодекса Судьбы, где значится срок безнаказанности Смолякова В.

    Я., женатого, беспартийного, без определенного места работы.

    – Семь лет и три месяца. Может, еще с недельку. Потом – дело швах. Не помилуют тебя. Верно пугаю: избавляйся от финтифлюхи.

    – Как?!

    – Продай. Но непременно с купчей, и нотариус чтоб заверил. Лучше – который наследство вручал. Или подари. Но, опять же, с дарственной. По закону. И хоть копеечку, да возьми. Тогда отпустит тебя, на другого перейдет.

    – На другого?

    – А ты хотел чистеньким? С крылышками?! Закон сохранения, он и в этих делах действует. Построже, чем в ядреной физике.

    Эйнштейн от астральных наук, понимаешь. Сейчас формулы выводить начнет…

    – Значит, кто-то другой? Другой будет «театр одного зрителя» крутить? Или я, или тот, кому продам?!

    – Выходит, так, – тяжко вздыхает Глебыч и решительно разливает по стаканам остатки водки. Ставит пустую бутылку на пол, молча опрокидывает свою порцию в глотку, забыв пригласить меня. – Думаешь, почему я водяру глушу? Почему барбосом у дуры-Фаньки служу, а не в кабинете ее рыбками любуюсь? Хотя и в Фаньке искорка тлеет: махонькая, чуть заметная… Знаешь, почему?

    – Почему? – послушно спрашиваю я, усаживаясь поудобнее.