– парик. Кто б посоветовал ей не замыкать «стрелочки» у глаз? Да еще карандашом?! В сочетании с густо-коричневыми тенями «очки» смотрятся развратно.

    Иду к креслу. Целую жирную руку. Правую.

    На губах остается привкус крема.

    – На могилку к бабушке ходил?

    Голос низкий, грудной. Прокуренный насквозь.

    – Э-э-э…

    – Не ходил, вижу. А зря, хороший. И креста на могилке нету, небось. Машинально киваю. Креста нет. Моя бабушка была убежденной атеисткой.

    Строителем светлого будущего. И умерла в полной уверенности, что лично моему счастливому детству не хватает Сталина. Чтоб было, кого благодарить. Кремень-старуха. А на могилку я вообще не захаживаю, сволочь эдакая.

    – Вот тебе и беда твоя. В соседней могиле на тебя черный враг фотку зарыл.

    – Ч-чью фотку?

    – Твою, хороший. Твою фотку. Вот ты и чахнешь. С бизнесом проблемы? В семье свары? Сходи, хороший, на могилку, поставь крест.

    – А фотку? Вырыть, что ли?

    Живо представляю, как я с заступом разрываю соседские могилы. Ночью. Шарю фонарем, в поисках украденной фотки. Дождь, слякоть, брючины до колен измазаны глиной. После такого даже подполковник Качка не вытащит меня-хорошего из застенков тюремного дурдома.

    – Ладно. Будем, хороший, яйцом выкатывать. Вот квитанция, с вас двенадцать пятьдесят.

    Точно как пошлина за наследство. Стою, смотрю на матушку Епифанию. И вижу, как лауреат премии Св. Викентия начинает нервничать. Дрогнули ярко накрашенные губы. Плохо выщипанные брови сошлись у переносицы. Клиент ведет себя не по правилам. Клиент молчит. Клиент…

    – Червонец, матушка. За фарс. Бог вам судья…

    Когда ухожу, рыбки провожают меня лупатыми глазами.

    Лестница.

    Холл.

    Злость. Самая мерзкая, безвыходная злость: на себя.

    – Что, не помогла, ворожея-то?

    Слова вахтера из стеклянной будки догнали меня в дверях.

    Бывают минуты, когда в сортир души падает целая пачка дрожжей Не спеша оборачиваюсь. Очень подробно объясняю деду в вохровской фуражке, что думаю о гадалках в целом и о матушке в частности, куда и к какой именно матушке им (а этой в особенности!) следует идти противолодочным зигзагом, в какое место засовывать свои советы, и где находится гроб повапленный, в котором я видел их портяночный психоанализ, и…

    Не сразу понял, что дед смеется. По-доброму, крякая и утирая слезы.

    – Видать, крепко допекла тебя Фанька. С ней бывает. Сколько раз говорил дуре: пришел человек с настоящей бедой – не лезь лучше…

    Сейчас, став серьезным, дед страшно походил на престарелого орла. Сел на вершину Кавказа, нахохлился, вертит головой, пристально изучая барана внизу. Узкое лицо в морщинах, нос крючком, острый блеск из-под кустистых бровей.

    – Опять не разглядела. Эх, молодо-зелено! А тут дело швах, сразу видно…

    – Что видно?

    Я все еще был зол, хотя успел изрядно «спустить пар».

    – Что надо, то и видно, – охотно пояснил «старый орел».