– Это угроза? – уточнил в наступившей тишине генерал Звягин.

– Да Господь с вами, какая угроза! – рассмеялся Иванов. Максим Александрович традиционно выглядел как член правления какого-нибудь банка, случайно зашедший не туда. Не в тот кабинет не того здания не в той стране. – Обычная логика: здесь, в областях, а ныне Республиках, преобладает русское население. Не русскоязычное, так-то вся Песмарица на нём говорит, а именно русское. Вы… Мы сами вправе решать, как жить, пока шло только отражение агрессии. А вот продвижение дальше, к Транаю и Хориву, вызовет массу проблем. Мы станем не освободителями, а оккупантами, покусившимися на исконно песмарийские земли. Пусть их страна и сейчас – латаное-перелатанное одеяло из огрызков ещё тех, столетней давности, империй – Российской, Австро-Венгерской, Германской и даже частично турецких владений, пусть. У нас нет морального права указывать им, как жить. Мы здесь сражаемся против этого, и не станем зеркальным отражением нахлов, только не с загогулиной на флаге, а с насильно принесённым триколором. Ничем хорошим это не кончится, товарищи офицеры.

Санников кивнул. Коллега, хоть и от «соседей», из братской, но частенько конкурирующей – не в этот раз, не в этот! – конторы, изложил всё ёмко и точно. Более чем.

– И, если мы… – начал было Звягин, но осёкся.

– Если вы, – продолжил за него Иванов, – то своими силами. На свой же страх и риск.

Разин слушал, и его сердце рвалось. С одной стороны, да, настоящая железная логика, пусть с привкусом имперской надменности, с другой… Хотелось идти вперёд, смести всю эту нечисть, эту ненавистную загогулину в музей, в отдел «Фашистские знамёна и атрибутика» возле туалета. Навсегда. Напрочь.

– Голосования не будет, товарищи! – зашёл на совещание и Бунчук, осунувшийся, похудевший после ранения при теракте, с до сих пор забинтованной ногой – вон как штанина натянута, но по-прежнему подвижный и решительный. – Народный совет Республики собрался, вынужден забрать у вас на заседание товарища генерала. Там всё и решим с учётом… всех обстоятельств.

После их ухода Венич зачитал список представленных к очередным званиям – Дмитрий получил майорские звёзды, – после чего хитро улыбнулся и сказал:

– И это ещё не всё. Ни война пока не закончена, ни жизнь не останавливается. Впереди переход к мирному строительству, товарищи, будут ещё назначения, перестановки – не обязательно внутри наркомата, будут награды. Сейчас на заседании нарсовета обсуждается и этот вопрос.

Разин вспомнил рассказ Алихана.

Да, всё как у взрослых. Но внутри всё равно была пустота, от потери боевых товарищей, от какой-то непраздничной лёгкости, с которой одержана победа. Даже не так, с большой буквы надо – Победа, как тогда, в сорок пятом. Без России бы никак, сейчас лежал бы он с совсем уж последними бойцами батальона где-нибудь за баррикадой возле здания наркомата и изводил последние патроны по врагам, оставив себе один.

Утро стёрло грустные мысли.

Город ликовал. И так красивое, солнечное, заросшее парками и скверами, клумбами с многочисленными розами, Кавино преобразилось. Люди обнимались на улицах, поздравляя друг друга. Может, неправильное сравнение, но и на Пасху такое бывало редко, если только в храмах, а здесь – везде. Машины гудели, водители не могли сдержать счастья и давили на кнопки клаксонов по поводу и без.

Бригады рабочих устанавливали на столбах перетяжки с броской надписью «Мы победили!», где используя привычные, оставшиеся с майского праздника, украшенные перевитыми георгиевской лентой букетами гвоздик, а где и новые – всю ночь рисовали, но получилось броско.