– Мне его расцеловать, что ли, Леонид Сергеевич? К военврачу пристаёт, ругается. Народная милиция уже бы свинтила такого порося, невзирая на звание. И комендатуре вручила, перевязанным ленточкой как торт. Крест-накрест.

– У нас здесь передовая, товарищ старший сержант! Надо учитывать. Надо, да.

– Знаешь, Лёня, я бы ему сам рыло начистил, – вступился подошедший Таранченко, мигом оценив обстановку. Видимо, не первый раз Петухов геройствовал. – Уведите товарища лейтенанта от греха подальше, пусть спит. Где его водитель? Вот, уводи героя на хрен.

– Лицо бы обработать, – сказала Алла. Сейчас, раскрасневшаяся, нервная, она была особенно хороша: Дмитрий засмотрелся. – А потом пусть спит. Завтра и вспомнить не сможет, что творил.

Уже ночью они шли по спящим улицам посёлка: Разин вызвался проводить Аллу после танцев. И сам себя останавливал, а… всё равно так вышло.

– Мить, а ты как думаешь, надолго это всё?

– В каком смысле – всё, Алла? Война?

– Война… И неразбериха. И республика эта, как в кино. Придуманная какая-то. Жить хочется по-человечески. Знал бы ты, чего я за два месяца насмотрелась, поседел бы. Нахлы с ума спятили, мы в одну деревню входили, а они всех русских до этого собрали, прикинь, вообще всех: мужиков мало было, у нас воюют, так там женщины, детей несколько, старухи… Дед один всего был, старый, бородища по ветру развевается, а сам сухой такой, как доска – тронь и загудит. И всех их повесили вдоль улицы, на деревьях, на столбе. Жданов тогда задался целью, поймал двоих из местных, что «вбивцам» помогали. А они ржут, Мить… Ржут и бубнят «слава славным» своё. Так и расстреляли, а они уже мёртвые лежат, скалятся. Бред это, а не жизнь.

Алла поёжилась, хотя ночь была тёплая. Очень тёплая. В России даже в Кубани днём не так жарко, только у моря где-нибудь.

– Не мы к ним пришли, товарищ военврач. Они – к нам. И пока не уйдут, а мы в Россию не вернёмся ещё одной областью, так оно и будет. А лучше двумя, если Зареченск за ум возьмётся.

– Думаешь, мы нужны там? У меня вот сестра под Веной живёт: и сыто там, в Австрии, и спокойно, а чужая она там. И она, и дети, хоть сами там уже родились, и муж немец. А мы России – кто?

– Дети мы ей, Алла. Даже те, кто там не разу не бывал. У матери же не спрашивают, нужны мы ей или нет. Сама знаешь, что ответит.

Врач промолчала.

Дмитрий взял её за руку, и дальше они шли как школьники – держась кончиками пальцев. Словно боялись схватиться крепче, притянуть друг друга к себе.

– Зайдёшь? – спросила она у калитки. Жила Алла в соседнем с медчастью домике, всегда чтобы рядом быть с ранеными, мало ли. – Ради приличия могу сказать: на кофе.

Она широко улыбнулась, даже в темноте блеснув белыми как у актрис на картинке зубами.

– Нет, прости… Жена у меня есть, Алла. Любимая. Не могу.

Алла помрачнела, оплыла как-то, словно воздух из неё сдули немного, а стержень вытащили. Обидно и больно, когда так.

– Ну… Не нравлюсь, значит. Смотри сам, Ватник. До встречи.

Она передернула плечами, словно ловя падающий с них невидимый платок, и, не оборачиваясь, пошла к дому.

Дмитрий постоял немного, посмотрел на яркие сочные звёзды над посёлком и пошёл в расположение разведвзвода.

И сказать нечего, и говорить незачем.

Кавинская Республика, село Плясово-Коровье,

через два дня

Ночь прошла спокойно, только под утро вспыхнула далёкая перестрелка там, на позициях, заколотили орудия, но не большими калибрами, по мелочи.