— Ты стал другим, — сказала она. — В тебе появилась злость. Раньше ее не было… Говоришь одно, а хочешь, чтобы я оказалась не такая, как ты говоришь, не такая, как все… Я не такая, как все… Подумай сам, если бы я была нормальная, с какой стати мне нужно было здесь жить. И лечиться.

— Ничего не понимаю. Я видел сегодня сумасшедших… Я не понимаю, чем ты больна…

— Я неделю копила снотворное, и, когда его стало достаточно — выпила. Потом пошла в ванную, включила горячую воду, разрезала вены бритвой и упала туда… Думала, что сделала достаточно, но здесь кругом телекамеры… Но когда я была там, — встретила тебя…

— Меня? — не понял я.

— Да… Представь себе, ты даже не заметил меня, мне было так обидно… Там сначала очень темно, и почти ничего нет. Мне потом Николай Федорович объяснял, когда человек умирает, он может видеть всякие картинки, биотоки мозга, без притока кислорода начитают беситься и выдавать не весть что, на последок… Если человека вернуть к жизни, он это помнит… Мои биотоки выдали тебя… Ты лежал под каким-то забором и думал. Жевал губами травинку, смотрел куда-то вверх, и глубоко о чем-то думал. Я хотела, чтобы ты заметил меня, потому что была так близко, что могла дотронуться до тебя, но ты так задумался, что ничего вообще вокруг не замечал…

— Забавно, — сказал я. — Значит, здесь полно камер?

— Да, — ответила Маша, — но нас они не слышат. Они только передают изображение, потому что я никогда ни с кем не разговариваю.

— У тебя, наверное, очень строгая мама, раз такой заботливый присмотр.

— Скорее, дядя, мамин брат, — сказала Маша.

— И что? — спросил я. — Отдохнешь и опять кинешься в ванную?

— Вряд ли, — сказала она, — скорее, придумаю что-нибудь новенькое…

Я крутил в этом дебильном холодильнике все гайки подряд, какие только попадались под руку, — никогда еще никаких гаек не крутили с таким остервенением, как я в этом холодильнике.

— Может быть, это от того, что ты живешь в тюрьме? — спросил я.

— Где я живу? — улыбнулась мне Маша.

— В тюрьме, — повторил я. — Ты можешь выйти отсюда? Если захочешь?

— Я никогда не хочу, — сказала она.

— А в тот раз?.. Когда мы с тобой встретились на станции?.. Из какой тюрьмы ты пыталась убежать в тот раз?

— Откуда ты знаешь, что я пыталась сделать?

— Ты электрички никогда не видела. Это значит, что ты всю жизнь провела в каталажке. Потому что, золотая клетка, все равно — тюрьма, как ты ее не поверни… Тебе хоть телевизор разрешают смотреть?

— Мне никто ничего никогда не разрешает. Я делаю только то, что хочу сама.

— Это видно… Сыграть в ящик, и то тебе не дали.

Я, наверное, разозлился. Она была права, во мне появилась злость. Раньше ее было меньше. Она права.

— Ну, обманешь их, в следующий раз. У тебя все получится… Зачем тогда жизнь? Для чего-то она, наверное, нужна, раз тебе досталась. Не для этого же самого.

— Я не знаю, — сказала Маша.

Я посмотрел на нее, и увидел, как она побледнела… Ничего такого особенного я не сказал, чтобы ввести ее в такое состояние.

— Ты думаешь, я не сумасшедшая? — спросила она.

— Откуда я знаю, — сказал я. — Мы с тобой видимся второй раз… Но то, что тебе голову забили всякой ерундой, это точно.