На дороге за оградой никто не появлялся. По прежнему все там было бело и пустынно.

Тогда, девятнадцать лет назад, когда хоронили отца, несли его на плечах положить рядом с матерью, тоже стояла зима, тоже все кругом завалено снегом, но тогда ворота были настежь, н перед ними, а уж за ними – вдесятеро больше, пертаптывались с ноги на ногу, сидели на каких то ящиках, на специально, видимо, принесенных складных стульчиках, просили подаяние калеки, старухи. старнки, кланялись, крестились, шептали скороговорчато: «Царствие божие новопреставившемуся рабу божию…» – на паперти толпился народ, из открывающихся дверей опахивало тонкоголосым пением: «Господи поми илуй, господи поми илуй…» – в церкви шла служба.

– Леня, мы ведь здесь сколько угодно так стоять будем, надо придумывать что то. – В голосе у Гали была покорная беспомошность, постоянно все эти дни звучавшая в нем. – А, Леня?

Но будто в ответ ей в стороне церкви, смутно сереющей сквозь черную путаницу ветвей, невидимо заскрипело что то – долго, протяжно,постояла тишина, и опять заскрипело, словно открылась и снова закрылась дверь.

Через мгновение сделалось видно, что по дороге к ним кто то идет.

Человек приближался, деревья больше не загораживали его, и стало понятно, что это женщина, и, судя по походке, молодая, ярко горел на белом рыжий лисий воротник ее пальто.

– Чего? – крикнула она, еще не дойля.

– Мы на кладбище… – всовываясь лицом между прутьями ворот, объясняюще крикнул Евлампьев.

– Закрыто кладбише, не действует, – ответила женщина, остановилась и повернулась, чтобы уходить.

– То есть как… простите… А на могилу, проведать как?.. – в голос закричали Евлампьев с Галей. – Могилу проведать, мать с отцом у нас здесь похоронены! – Суббота, воскресенье – дни посещений, – нехотя повернувшись к ним вновь, отозвалась женщнна.

– Девушка, миленькая!..– голос у Гали едва не срывался в плач.– Пожалуйста, девушка… я уезжаю завтра… сделайте исключение, миленькая!..

Женщина постояла молча, нахмуренно глядя на них, и пошла к воротам.

– Замок снимите, – сказала она Евлампьеву.

– Как? – не понял он.

– Да руками – как!

Евлампьев взялся за замок, потянул, и дужка медленно, с эдакой ленцой вылезла из него. Оказывается, он даже не был закрыт.

Евлампьев вытащил замок из петель, створки ворот сами собой поехали в стороны, он придержал их, пропустил Галю и прошел сам.

– Навесьте теперь, – прокомандовала женшина. – И замкните.

Она проследила, как Евлампьев просунул дужку обратно в петли, утопил ее внутри замка, удостоверилась, что все сделано как требовалось, и пошла.

Евлампьев с Галей пошли за ней.

– Я к вам, между прочим, – полуоглянулась на них на ходу женщина, – вообще не обязана выходить была. Я никакого отношения к кладбишу не имею. У нас склад здесь.

– В церкви склад? – спросила Галя.

– Ну, а где ж еще! Исторической ценности не имеет, свободное помещение, чего ж ему пустовать?..

Женщина свернула на тропку, убегавшую от дороги вбок, к подслеповатому трехоконному домику – бывшей, должно быть, церковной конторе, а ныне складской канцелярии, и Евлампьев с Галей остались одни.

От церкви им нужно было сворачивать налево. Но когда они прошли оставшиеся до поворота метры, они увидели, что сворачивать некуда.