На Рождество у меня случается радость: Лурдес проделала утомительный путь в двести километров от Сиэтла до Ванкувера и обратно, чтобы осуществить свой план — познакомить меня со своей семьёй и отпраздновать Рождество.

Уже в Сиэтле до меня окончательно доходит вся «особенность» этого поступка, и происходит это после тихого робкого вопроса Антона:

— А папа в курсе?

— Конечно.

Да, Лурдес рассказывала множество историй о своей семье, чаще забавных, изредка грустных, а иногда просто обычных, житейских. В их доме никогда не появляются чужие люди, только те, кого считают семьёй — это незыблемое правило. Друзья, приятели, вечеринки — всё это бывает, но вне стен родительского дома. О легендарном стеклянном доме на острове Бёйнбридж я слышала от Лурдес тысячи раз, но, конечно, никогда не видела.

В тот год, год моей трагедии, мне повезло побывать в нём. И это событие стало не просто особенным, оно открыло мне основополагающие смыслы существования и предназначения человека.

Я увидела семью. Нет, это была не просто семья, каких миллионы на нашей планете, она была особенной, потому что настоящей. И это ощущалось в воздухе, жило в стеклянных стенах, огромных комнатах, мебели и предметах, наполняющих дом, но главное — в глазах и улыбках живущих в нём людей.

Я ощутила его мгновенно — свет, исходящий от них: родителей, сестры Софьи, братьев Эштона, Алексея и Амаэля с разницей в возрасте в целых тридцать лет, их супругов и детей, самой Лурдес и её Антона. Да, Лурдес изменилась в то же мгновение, когда переступила порог отчего дома — она стала мягче, добрее, спокойнее. Энергия лилась из неё так же, как и всегда, но теперь в совершенно ином русле — в любви к своим близким.

Прожив с ними тот праздничный вечер, я поняла, что центр этой маленькой Вселенной — два бесконечно любящих сердца. И этой любви настолько много, что её благости хватает всем остальным. Мне было известно от Лурдес, что браки в их семье создаются только по любви, но практически сразу поняла, кто главный её источник — родители. Сложно соблюдать приличия и не глазеть на них: невероятная нежность в жестах, взглядах, обращённых друг на друга, каждом произнесённом слове наполняют воздух магией, и ты невольно ловишь себя на том, что улыбаешься.

Так смешно и умилительно было видеть, как в этом тёплом месте серьёзная Лурдес-специалист мгновенно переродилась в весёлую и даже слегка инфантильную Лу. Как влезла на руки к брату, сказав при этом его жене, что та слишком хорошо его кормит. Как долго обнималась с отцом, приговаривая:

— Соньке теперь не до тебя, пап. А я пока ещё вся твоя, пользуйся!

Отец её только смеялся, целуя свою дочь в лоб.

Когда в комнате появилась немного уставшая от материнства Софи, я увидела, как расплылось в счастливой улыбке её лицо, потому что отец протянул к ней руки. Мой отец, ни один из них, никогда не делал ничего подобного. Такой простой жест, но как много в нём нетерпеливой, искренней любви.

Маму Лурдес не назовёшь красавицей, однако она красива. Странно, но это именно так. Красота в её нежных руках, дружелюбно сжимающих мои при знакомстве, в глубоких синих глазах, из которых словно лучами исходит доброжелательность, в мягком материнском голосе, искренней улыбке, не сходящей с её лица. Валерия была единственной, кто меня обнял, хотя мы даже не были знакомы, но мне показалось, что моё многострадальное тело заключили в свои целительные объятия руки моей матери.

Стыдно признаться, но я едва сдерживалась, чтобы не рыдать в тот вечер — эмоции переполняли моё измученное сердце. Меня будто продержали лет двадцать в тёмном подвале и неожиданно выпустили на свободу, и от яркого света у меня слезятся глаза, от перевозбуждения колотится безумное сердце.