— Не всегда стоит это делать.

— Как понять, когда стоит, а когда нет?

— Сердце слушать.

— А если оно глупое?

Усмехается:

— Сердце не может быть глупым или наивным. Оно видит нашу судьбу и ведёт нас по её пути. Бывает, что ошибается. Но бывает, что мы только думаем, будто оно ошиблось, а на самом деле нет.

— Как узнать?

Пожимает плечами и смотрит искоса уже не в окно, а на меня.

— У каждого свои способы.

— А если способ не найден? Так и жить всю жизнь вслепую?

— У человека помимо традиционного зрения есть ещё способность видеть мыслями, слышала о таком?

— Да, но не поверила.

— А зря. Это скрытая возможность, и найти её в себе не так легко, для этого требуются усилия. Всё плохое обязательно уйдёт, а хорошее останется. Но только если ты по-настоящему этого захочешь.

Его ладонь на моём плече, и я чувствую её невероятное тепло. Оно словно проникает в меня, наполняя верой в себя и то прекрасное, что ещё может со мной произойти. Этот мужчина — совершенно чужой мне человек, но по какой-то неясной причине я ощущаю исходящую от него отеческую любовь. Она не моя, я знаю, он любит своих детей, но настолько самозабвенно, что в эту секунду мне хорошо от её благотворной радиации.

Оба моих отца любили меня, но я никогда не чувствовала такой наполненности добром рядом с ними, какую ощутила рядом с отцом Лурдес. Он словно почувствовал это и показал мне другую свою сторону: взял моё лицо в свои ладони и, долго вглядываясь в него, вдруг сказал:

— У тебя потрясающие глаза. Огромные. Они как лес, тёмный и дремучий, но тот, кто захочет, найдёт в нём чудеса!

Он улыбается, и на этот раз меня накрывает волной его любви к женщине. Я знаю эту женщину, внимательно разглядывала и даже говорила с ней несколько минут назад, но лучей её солнца так много, что они освещают и меня.

Алекс отпускает моё лицо и говорит то, что зашьёт, залатает на некоторое время дыры в моей душе:

— Они снятся ему, твои глаза. Наверняка. Мне бы точно снились.

Мой взгляд нечаянно падает на его запястье, и я вижу птиц — это татуировка. А под ней как будто следы от порезов. Пять или шесть штрихов. Алекс хмурится, исходящая от него магия исчезает, уступая место неловкости: это нехорошие порезы, и я не хочу делать предположений.

Мы смотрим какое-то время друг на друга, но мне сложно понять, что он чувствует в этот момент:

— Это татуировка. Хочешь посмотреть на неё целиком?

— Да… — отвечаю, словно под гипнозом.

Он поднимает рукав своего светло-голубого свитера выше, и ещё выше, пока не оголяет руку до локтя:

— Парень, который набивал это, сказал, что эти птицы поэтичны. Как думаешь? Похожи они на поэму?

Он немного улыбается, а мне страшно смотреть в его глаза. То, что он решил мне показать, больно видеть: вся его рука исполосована десятками тонких шрамов.

Машинально переключаю взгляд на второе запястье — там тоже рисунок.

— Хочешь взглянуть и на сакуру? — мягко спрашивает.

Я утвердительно киваю, потому что не могу разжать рот, а Алекс закатывает и второй рукав, давая мне увидеть то, что когда-то было рваными ранами.

— Сакура — это тоже поэзия — так он сказал, тот художник. А мне в тот момент было всё равно.

Алекс быстро прячет руки под рукавами, засунув ладони в карманы джинсов. Он больше на меня не смотрит, его взгляд устремлён вдаль, но я откуда-то знаю, что смотрит он не на залив, а в своё прошлое.

— Любовь бывает жестока с нами, — произносит.

Его голос это не просто звуки. В каждом слове, фразе, манере произносить их есть необъяснимая сила.