— Мне не пойдёт, у меня ноги волосатые.

— Ты сегодня решил обязательно довести меня до рвоты? Не уймёшься, пока я не заблюю тут всё?

Я молча пожал плечами. Что на неё нашло?

Швабра сосредоточенно драила столы, потом мыла посуду, потом расставляла пепельницы, но всё это было с таким видом, как будто я её смертельно оскорбил и она ждёт извинений. Я бы извинился, мне не сложно, но у меня нет ни единой идеи, за что именно. И это всего лишь моя уборщица! А некоторые ещё спрашивают, почему я не женат.

— Извини, — сказал я в конце концов просто так, без уточнений.

Скоро открываться, а она таким лицом всех клиентов распугает.

— Иди в задницу, босс, — ответила она, но уже без злости, спокойно. — Ты правда не понимаешь, что ли?

— Чего не понимаю?

— Что все скажут, если ты придёшь со мной платье покупать?

— Что?

— Ты думаешь, почему я блевала в школе?

— Из-за говна в сумке?

— Я тебя умоляю, я тут сортир мою каждый день! Говно как говно, что из-за него блевать-то? Нет, из-за тебя.

— И чем я заслужил?

— Мне на перемене начали рассказывать, что ты меня… Ну, то есть я у тебя… Ну, в общем, мерзость всякую. Да ещё с подробностями, на которые у меня бы фантазии не хватило. Меня тошнит, а им весело. Проблююсь, выйду — а они по новой, в деталях обсуждают, что да как. Я опять блевать, до желчи, а они ржут. Если бы урок не начался, вывернулась бы наизнанку, наверное.

— Отличное начало учебного года.

— И не говори. Так что засунь свою благотворительность себе в задницу, пожалуйста. Не нужно мне от тебя ничего, кроме зарплаты, и тебе от меня ничего не нужно, кроме швабры. Давай этим и ограничимся, ладно?

— Как скажешь. Тем более, уже и открываться пора.

***

Училка пришла, когда уже стемнело. Бар полон. Кажется, никогда ещё не собирался такой аншлаг — не только все завсегдатаи разом, но и новые лица. Похоже, первое сентября заставило многих вспомнить, что они уже не школьники, возрадоваться и немедля отметить этот счастливый факт. Плывёт в воздухе табачный дым, играет музыкальный автомат, смешиваются в белый шум разговоры, я разливаю со скоростью циркового жонглёра.

Идущую через зал Училку провожают удивлёнными и часто не самыми добрыми взглядами. Местное общество отчего-то придерживается мнения, что учительница — это что-то вроде монахини. Должна служить Божеству Образования, соблюдая строжайшую аскезу. Не ожидал её здесь увидеть в такой час.

— Мохито? — спросил я, потянувшись за стаканом, и только потом поднял глаза на её лицо.

— Не мохито, значит. Что случилось?

— Мой сын. Он пропал.

Женщина бледна так, как бледнеют чернокожие, в серый пепел. В больших тёмных глазах плещется ужас.

— Успокойтесь. Воды?

— Да, пожалуйста.

Я налил минеральной. Её зубы стучат о стакан, руки дрожат.

— Не надо паники. Это маленький тихий город… — я вспомнил застывшую боль в мёртвых глазах Калдыря, но упрямо повторил: — Тихий город. Как давно вы его видели?

— Утром. Перед тем, как ушла на работу. Я обычно беру его в школу с собой, но сегодня там столько суеты… Попросила посидеть дома, ведь он уже большой мальчик. Вернулась, а его нет. Я уже оббегала все места, никто его не видел!

— Почему вы пошли не в полицию, а сюда?

— Там темно, дверь закрыта, а вы…

Чёрт, ну вот куда унесло Депутатора, когда он нужен?

— Вы же сегодня ездили на полицейской машине… Я подумала… Вы и говорите как полицейский! Простите, я просто не знаю, что мне делать!

— Не паниковать. Мальчика нет всего несколько часов.