— Волнуешься?

— Я была бы счастлива никогда больше его не видеть. Я бы помолилась какому-нибудь богу, чтобы тот его прибрал, но где найти настолько небрезгливого бога? Я волнуюсь только, какое говно он притащит, когда наконец заявится.

— Может, он просто нашёл себе женщину? Некоторые дамы бывают не слишком разборчивы.

— Не, босс, нет на свете такой женщины, которая польстилась бы на это чмо. Даже слепоглухонемая и та поняла бы, с кем имеет дело. По запаху. Так что никуда он не денется, это было бы слишком хорошо. Я обречена на него, босс.

— Всё меняется.

— Кроме говна. Оно пребывает вовеки.

***

— Я вам скажу. Всё правильно Директор придумал! — распинается в зале Помойка Бурбон, размахивая стаканом одноимённого напитка.

Третьим стаканом, проявляя нехарактерную для него несдержанность в употреблении. Возможно поэтому он так говорлив, обычно воняет в уголке тихо. Посетители слегка морщатся от въевшегося аромата, но слушают внимательно.

— На кой чёрт им ещё год школы? Вот у меня — два пацана, здоровенные парняги, да вы знаете. Зачем таким лбам штаны за партой просиживать? Лучше бы мне помогали, мусора на наш век хватит. Или на Завод. А чем плох Завод, ну вот скажите мне, я хочу слышать?

— А кто говорит, что плох? — интересуется кто-то из слушателей.

— Да учительница эта, чтоб её… «Детям, мол, нужен выбор». Я вам так скажу — глупости это. Ну, чего умного они могут выбрать в восемнадцать лет? По танцулькам слоняться? Так я не против, танцульки — дело хорошее, сам плясал. Мы с женой там познакомились, милое дело. Отработал смену и скачи, сколько сил осталось. Но она же упёрлась: «Учиться, мол, надо». Чему? Я своих с мусоровозом управляться и сам научил. Читать-писать-считать умеют? И хорошо, спасибо школе. Но на кой чёрт им эти литературы с географиями?

— Ты чего раскричался сегодня? — спрашивает его кто-то. — Случилось чего?

— Да школа эта, чёрт бы её драл… — поворачивается к нему Помойка Бурбон. — Учительница упёрлась, что надо полный год доучить. Да ещё и хочет организовать этот… как его… колледж, во! Типа, ещё годиков несколько чтобы бездельничали. Мол, есть умные ребята, им бы учиться… А я вам скажу — умных и на Заводе чему надо научат. Там, поди, тоже не одни грузчики.

— Так пусть её уволят, да и всё тут, — подают идею из зала.

— Не, там без её подписи чего-то не срастается, — с досадой сказал Помойка. — Ну да ничего, авось уговорим. Уговорим же?

— Само собой! — смеётся кто-то. — Это мы умеем. Уговаривать.

Внезапно в баре воцаряется тишина. Так резко, как будто кто-то звук выключил.

От входной двери, через весь зал, морщась от висящего в воздухе табачного дыма, идёт, решительно закусив губу, Училка.

— Налейте мне виски, — говорит она, дойдя до стойки.

— Никаких мохито? — уточняю я.

— Да. Виски. Чистый. Я так хочу.

— Уже делаю.

Она берет стакан, отхлёбывает, кривится от непривычной крепости. В зале всё так же висят тишина и дым.

— Зачем вы так? — говорит женщина негромко, обращаясь к собравшимся. — За что вы так со мной?

Ответа нет, и она продолжает:

— Ладно я. Чужая. Приезжая. Чёрная. Но зачем вы так со своими детьми? Почему вы поставили им потолок, выше которого нельзя заглядывать? Почему вы лишаете их шанса на другую жизнь? Они могли бы уехать, поступить в университеты, научиться чему-то, стать другими, приносить пользу людям, развиваться, расти над собой! Но вы обрезаете им крылья раньше, чем они хотя бы попробуют их расправить.