– Как мы его назовём? – голос у дедушки был добродушным, но сильным, непоколебимым, даже когда отец бурчал, что подобные подарки бесполезны, мачеха жаловалась, что собака притащит в дом грязь, а младший братик визжал от радости. Старика, кажется, ничто не могло сбить с пути. Дедушка был точно скала, точно море; он единственный говорил о том, кем я уже стал, а не кем быть должен.

– Не знаю. – Но я знал. Имя пришло ко мне, будто давно уже ждало своего часа. – Аамон? Как в той сказке, что ты мне рассказывал. – В сказке о ведьмаках, которые некогда жили среди людей: у одного из них был фамильяр, собака с орлиными крыльями. Тот Аамон наделял своего хозяина множеством талантов, даровал красноречие, невидимость и даже бессмертие. Аамон мог примерить врагов, а мог и развязать войну.

Глаза дедушки довольно блеснули.

– Хорошее имя, Мир. Могущественное. – И всё же именно у дедушки всегда находилось имя для каждого. Для собаки, для бури, для улыбки. Особе слово. Вдохновляющая сказка. Не одна из тех банальных о драконах и рыцарях, которые непременно спасают королевства, какие мне читала мачеха до того, как у неё родился собственный сын. Нет, его сказки были из тех, что заставляют просить ещё, не с «жили они долго и счастливо», а с вопросительным знаком в конце. Знаком, который оставлял тебе выбор. О Герое без доспехов, который хотел спасти мир, но потерпел неудачу, за что был назван Злодеем; о Смерти, которая желала дарить жизнь, но была создана, чтобы её отнимать; об Ангеле, чьи крылья сгорели, и он уже не мог вернуться в рай.

– Вот, кем тебя сделали глупые сказки деда, – говорил отец. – Мечтателем. Мечтатели не выживают на этой земле.

– Не веди себя как тиран, Гриша. Я тебя не этому учил, – возражал дедушка. – Мир всего лишь ребенок.

«Тиран». Я тогда не знал, что означает слово. Но запомнил его. Какая поразительная вещь, человеческий язык: что бы хорошее или плохое мы ни делали, всегда создаем слово, чтобы это назвать. Как трофей – или предостережение.

– Он мой ребенок, и я не позволю тебе погубить всё, над чем я тружусь всю свою жизнь! – срывался в ответ отец. – Я делаю всё это ради него.

А потом прошло несколько лет, и… дедушка умер. И все его сказки исчезли вместе с ним.

И я наконец сбежал. С Аамоном, который уже не был крошечным щенком, а вырос большим, верным псом. Другом. Я купил сигареты, потому что дедушка курил, уселся на мраморные ступеньки у реки, трепля пушистую шею Аамона, и вдохнул никотин. Запах напоминал мне о нём. Я представлял, будто дедушка снова сидит рядом, представлял, как он молчит долгую минуту, прежде чем начать новую сказку. Мне не хотелось верить, что его больше нет, ведь это означало, что всего того, о чём он мне рассказывал, тоже больше нет. Нет его слов и обещаний. Это означало, что я остался один, что он проиграл, и у меня больше нет иного выбора, кроме как стать таким же, как отец.

Только Аамон со своими серебряными как две луны в ночи глазами по прежнему был со мной, как в тот день, когда мне подарил его дедушка. Его глаза казались неким связующим звеном. Обещанием, что я всё ещё могу отыскать тот мир.

Отыскать магию.

«Почему ты сбежал?»

Люди говорили, у меня есть всё: любящая семья, светлое будущее, идеальная жизнь. Когда я просил новую игрушку, я её получал; когда я стал старше и попросил машину, я её получил. Дорогую. Машину, какой достоит лишь сын лучшего адвоката в городе. «Я люблю тебя, сын, – сказал отец, протягивая мне ключи. – Ты заставишь меня собой гордиться». Отец меня любил, он сам так говорил. И я должен был любить его в ответ. Я восхищался им, боялся его, боготворил, но… Одного слова не хватало.

«Почему ты сбежал?»

Отец давал мне всё, о чём я просил.