И наконец, если третья версия:

Ведьмаки жили бок о бок с ведьмой, которая и правда была прекрасной, однако ведьмой она стала лишь после того, как украла сердце одного из ведьмаков (не знаю, фигура ли речи это). До этого же она была обыкновенной девушкой, но настолько умной и милой, что один из ведьмаков влюбился в неё, и за свои чувства был лишён магического дара высшими тёмными силами. Спустя же несколько лет у возлюбленных родился ребёнок.

Ребёнок демон.

* * *

Шесть лет назад

– Ведьмак и ведьма же были бессмертными? – спросил Богдан, щурясь на летнем ветру, путающем его каштановые волосы. – Получается, их ребенок тоже? – В больничном дворе всегда было ветрено; кривой старый дуб и ржавый забор не могли обуздать природу. И истории каким то образом придавали плохому ветреному дню хороший смысл, цель. Мечту.

– Не знаю. – Я сидела на скамейке под дубом, а Богдан в инвалидном кресле рядом со мной. Его бабушка работала медсестрой, так что я обычно могла найти его здесь, он читал или наблюдал за играющими в футбол на школьном стадионе через дорогу. – Но почти уверена, что их демонический ребенок тоже обладал магическими силами. – «Хотелось бы и мне».

Однако тогда магия была всего лишь детской сказкой.

Все дети в нашем провинциальном Чернодоле обожали истории о большом городе Сент Дактальоне. Я никогда там не бывала, хотя дорога занимала не больше трёх часов, но видела редких гостей из Сент Дактальона, навещающих своих родственников, видела их дорогие машины на наших улицах. Очевидно, гостям не нравились эти визиты: они смотрели по сторонам с презрением и уезжали как можно скорее.

Когда я ничего не ответила, Богдан покосился на меня. Нахмурился.

– Новый синяк? – У него была крошечная родинка под левым глазом, которая напоминала слезинку, если взглянуть лишь мельком. Из за этой родинки выражение лица у Богдана всегда выглядело сочувствующим, даже когда он хмурился.

Я прикусила губу.

– М м. – Синяк под челюстью не был моим сегодняшним трофеем. Я опустила глаза, взглянув на руки. «А вот сбитые костяшки сегодняшние». – Ты просто не видел остальных.

Эта история началась с огня, но не всё в ней обратилось пеплом. Помимо нас с сестрой, мамина кузина была нашей единственной родственницей, и когда она умерла, мама впала в отчаяние. А потом погрустнела, стала беспокойной, тревожной. Однажды я проснулась от её криков и увидела, что наш дом горит; мама выволокла нас с сестрой на улицу посреди ночи, пока пламя пожирало стену кухни.

Тогда я не боялась огня. Мне было восемь, и его серебристо синие языки разве что завораживали, а лёгкость, с которой пламя поглощало деревянную раму окна, обращая её в дым и пепел, поражала. В ту ночь ничего сильно не пострадало помимо кухонной стены и окна, и никто не пострадал. Когда же соседи начали задавать вопросы, мама сказала, что увидела кровь на кухонном столе – кровь кузины. Сказала, что не смогла эту кровь стереть, поэтому пришлось сжечь. Когда мама поняла, что никто ей не верит, то стала всё отрицать и никогда больше об этом не говорила.

И всё же, что то там было. Что то, что заставило её измениться с тех пор. Теперь мама могла подолгу смотреть в пустоту или сказать что нибудь неожиданное и бессмысленное, всего несколько слов, которые при желании можно было бы списать на высказанную вслух мысль или внезапное воспоминание, однако все эти оправдания не имели значения. Люди никогда не забывают о твоих недостатках. Дети в школе не забыли о моих.

«Если твоя мамаша чокнутая, то и ты тоже!»

«Уже хочешь поджечь школу? Нет? Почему?»

«Ха, а может она не чокнутая, а настоящая ведьма! Давай, Ярослава, покажи нам своё колдовство!»

Их смех обращался в шутки, шутки становились жестокими, а за жестокими шутками следовали драки, в которых я всегда проигрывала.