|
Твой папаша жаждет борьбы, а не смерти. Мама говорит, это видимость… если уж он до «Жизни после жизни» докатился, не отрывается! Сейчас мне страшно некогда, но я вернусь сегодня же, пока его караульте. (Я честно решил к вечеру подъехать, хотя ни на грош не верил в самоубийство прожженного дельца, однако сердце у него больное и он видел светящегося демона…)
Я стоял в раздумье, а нимфочка, как в прошлый раз, беспокойно ловила тополиный пух в отзвуках далекой грозы. — Он думает, что вы с матерью его предали, то есть рассказали мне все. — Что «все»? — Что в момент убийства Вани он был в доме Любавских. Ты же его видела. — Никого я не видела! — А он полагает… — Да вы просто провокатор! Вот уж действительно дочка в папочку. — Я заверил его, что вы перед ним не виноваты (в плане предательства), думаю, на вас он уже не сердится. Иди объяснись с отцом начистоту. — Но вы приедете? — Постараюсь. (Она умоляющим жестом протянула руки.) Приеду. Кстати, а где в тот момент стояла отцовская машина? Если у ворот, ты не рискнула бы войти. А если он ее где-то припрятал, то его показаниям верить… — Не видела я никакой машины! — Она с силой толкнула меня вытянутыми руками (умоляющий жест преобразовался в угрожающий), сверкнула птичьими очами и унеслась с легким ветерком. Может, и впрямь грянет гроза… А между тем я зря так торопился: Самсона дома не оказалось, во всяком случае, на мои звонки и стуки он не открыл. Наконец из соседской щели высунулась бабушка — та, что ходит на уголок за дешевым молоком! — и прошамкала: — Чего трезвоните? Самсон, должно быть, за город к своим укатил. — Его обокрали, — сообщил я сурово. — Батюшки мои! То-то, гляжу, он как угорелый бегает, здороваться забывает… Что взяли? — Ковер. В воскресенье еще. — Так я ж видала! — клюнула бабушка и выкатилась на площадку. — Часов в девять ктой-то с большой синей сумкой из подъезда шмыг в кусты. А когда я было сунулась, так меня послал! — Как он выглядел? — Мужчина… — Высокий? — А вот не могу сказать, пробежал съежившись… Я потому и заинтересовалась. Голова в кепке, очки черные в пол-лица, не разглядишь, даже если б у меня глаза прежние были. А голос такой жуткий, прям из преисподней: «Катись отсюда, бабка, покуда жива!» — Бас, баритон, фальцет? — Одно слово: нечеловеческий. И пальцами так щелкнул, ручища черная, волосатая… Неужто банкир? Пальцы волосатые, толстые, но выразительные… по описанию бабушки не некое эфемерное «светящееся существо», а откровенный черт. — А вы следователь? Помню, как в кустах сидели. Что ж, старушка в памяти, не в маразме. — Частный сыщик. — А Виктория совсем за город переехала? — Совсем. — Врозь живут, муж — сюда, жена — туда… А Ванюша? Тут я поблагодарил бабушку и ретировался в район кинотеатра «Ударник»: покуда напуганный муж в бегах, ударим по свидетелям. Женщина Кристининых неопределенных лет и облика: платиновые вихри-рожки торчком. Нас разделяла дверная цепочка. Я представился. — Извините за беспокойство, у меня к вам очень деликатное дело… — Кинооператор Смолин? Валентина. — Энергичное рукопожатие. — Я в курсе, проходите. И стиль разговора — задорный, с придыханием, как у журналистки, небось подружки. |
