|
– Мы по набережной гуляли, и день был ветреный. Сорвало ее, значит, шляпку эту, она катится, будто колесо, вдоль берега… А Аликс стоит с открытым ртом, воздев руки, и только моргает, и при этом так беспомощно на меня смотрит, и локоны ей все лицо облепили… А я тоже растерялся и не знаю, что делать. Тут мальчишка-рыбак увидел такое дело и помчался за этой шляпкой, чтобы монетку, стало быть, заработать. Вот он настигает ее, пытается ногой придавить, чтобы остановить ее бег, а она, как живая, из-под его ноги уворачивается и бодро так катится себе дальше… Я на Аликс взглянул, а она… рот себе зажимает, чтобы смех унять. Ну, тут и я захохотал, и она больше не смогла сдерживаться. Так мы с ней и хохотали…
Тут он ненадолго замолчал, видимо, предавшись светлым воспоминаниям, и улыбка счастья блуждала на его губах – в мыслях он был там, со своей Аликс… Потом, вздохнув, он заговорил снова; и голос его теперь был другой – какой-то глухой и исполненный глубокой печали и ностальгии: – И вот, знаете, Алла Викторовна, девочки мои сначала начинают улыбаться, а потом… потом кто-то из них принимается всхлипывать. И вот уже они все тихо плачут… А у меня сердце разрывается… И я тогда их утешаю, говорю, что мама на небе, что она смотрит на нас и оберегает. Долго говорю с ними… И вот так они и засыпают – с мокрыми щечками, со словом «мамочка» на губах… Он так рассказывал про своих дочерей, что у меня щемило сердце. Так уж получилось, что я не знала, что такое родительские чувства… И вот сейчас, слушая рассказ Николая о его дочерях, я вдруг испытала острое желание стать матерью. Это какой-то древний, доселе дремлющий материнский инстинкт вдруг заговорил во мне с ошеломляющей силой… Меня и раньше умиляли младенцы (как и любого, наверное), но не более того. Глядя на детей, я думала о том, как много с ними хлопот… Но теперь – как же теперь мне мучительно хотелось вытирать слезы с мокрых детских щечек! Поправлять локоны, подтыкать одеяльце… Целовать и прижимать к себе маленькое, наивное, любящее существо! Я чувствовала в своем сердце такую безмерную любовь, что ей было там тесно. Это ощущение даже несколько пугало меня. Я поняла, что становлюсь совершенно другим человеком… Дети! Маленькие человечки, о которых необходимо заботиться, в первую очередь делясь с ними своей душой… Это – наиважнейшее, для чего мы живем мы живем на этом свете! И я… неужели я так и уйду в небытие, не испытав, что это такое – маленькая ладошка в твоей руке, ясный доверчивый взгляд, чистые слезы ангела? – Вы замерзли, Алла Викторовна? – приостановившись, заботливо спросил Николай, заглядывая мне в лицо. Сегодня и вправду был прохладный вечер. Облака неслись по вечереющему небу, сырой ветер с Финского залива тревожно шумел в ветвях вековых дубов. Но не от холода дрожь прошла по моему телу, совсем не от холода… А просто вдруг так неожиданно слова этого мужчины о своих детях затронули во мне что-то сокровенное, глубоко запрятанное, подавляемое и до сей поры неосознанное. Я не смогла бы выразить этого словами… И я, поежившись, произнесла: – Да, довольно зябко сегодня… – Так пойдемте в дом… – сказал Николай и решительно развернулся в сторону дворца. – Да, пойдемте… – согласилась я и тут же сказала: – Николай Александрович… Ваши девочки… Могу ли я наконец познакомиться с ними? – Конечно! – Он улыбнулся и в глазах его вспыхнул на мгновение то ли отблеск заката, то ли отражение его теплого чувства ко мне. – Возвращайтесь завтра пораньше. И, может быть, вы застанете их на прогулке…
А следующий день выдался как на заказ. |
