Шумилов с минуту обдумывал услышанное. Он не сомневался, что были сказаны очень важные для понимания сути дела слова. Другой вопрос, обдуманно ли они были произнесены, и согласится ли доктор их повторить.

— Николай Ильич, можно дать вам один совет?

— Разумеется.

— Вы можете представить таракана под стеклом? Под перевернутым стаканом?

— Ну… — Николаевский запнулся, недоумевая. — Полагаю, что могу.

— Свидетель на судебном процессе подобен такому таракану. Он до поры думает, что окружен со всех сторон надежными стенами, он чувствует себя защищенным от преследования и полностью свободным в суждениях. Ему кажется, что он может говорить или не говорить что только ему заблагорассудится. Есть, конечно, присяга, но ее нравственная сила действует, увы, далеко не на всех. Очень часто свидетеля опьяняет власть над судьбою обвиняемого. Но такой глупый свидетель до поры не понимает, что все его движения, все действия прекрасно видны со стороны и полностью понятны сведущему человеку. И стакан над ним — это не его защита, а его ловушка.

— М-м, — лицо Николаевского вытянулось и взгляд сделался напряженным. — И в чем совет?

— Николай Ильич, никогда не лгите в суде. И детям своим закажите. Даже если будете уверены, что никто вас не разоблачит, и ложь ничем не грозит, все равно не лгите. Всегда может найтись сведущий человек, умеющий превращать убежища в капканы.

Шло время. Минул июнь, за ним — июль и август. Вадим Данилович Шидловский благополучно отгулял трехнедельный отпуск, который провел вместе с семьей на даче в Парголове. Там, окруженный семейной идиллией, он обдумывал текст обвинительного заключения и исписал кучу маленьких карточек — шпаргалок, с которых после выхода из отпуска и надиктовал это заключение секретарю Никите Шульцу. Документ отправился наверх, на утверждение прокурором окружного суда Андреем Александровичем Сабуровым. Там, в канцелярии прокурора, обвинительное заключение пропало на несколько недель. Дело застопорилось на неопределенный срок.

Разговор с Николаевским навел Шумилова на мысль, давно мелькавшую прежде — Шидловский ведет дело, сообразуясь не со здравым смыслом или истиной, а некоей схемой, согласованной с полковником Прознанским. То, что в схему укладывалось, живо приветствовалось помощником прокурора; то, что противоречило — игнорировалось. В какой-то момент сам Шумилов, видимо, стал восприниматься помехой, мешавшей исполнению схемы, потому-то Шидловский и предупредил доктора о молчании. У Алексея Ивановича был большой соблазн явиться к Шидловскому и прямо потребовать объяснения случившемуся. Но по здравому рассуждению он решил этого не делать, руководствуясь стародавней мудростью, согласно которой «прямо — короче, а в объезд — быстрее». В самом деле, пусть Шидловский пребывает в уверенности, что его тактика работает и Шумилов остается в неведении. Куда-то кривая выведет?

Скорое петербургское лето клонилось к концу. Ночи стали прохладными, дни заметно укоротились. В природе чувствовалось прощание с теплом и неотвратимое приближение осени. В конце августа в парках и садах Санкт-Петербурга рано начала облетать листва, ее разноцветные ворохи манили яркими красками и шелестели на дорожках. То и дело стал доноситься грустный запах костров, в которых сжигалось это осеннее великолепие. Все чаще на столичных улицах и проспектах стали попадаться вереницы телег, груженых сундуками и поклажей — это петербургские семьи возвращались с гостеприимных дач.

С грустью Алексей Иванович обращался мыслями к Мариэтте Жюжеван, к предстоящему в недалеком будущем суду и зиме, которая была уже не за горами.