– К чему это ты?..

– К чему, к чему… – Водовозов поморщился. – Да ни к чему. Просто вдруг вспомнилось.

– Ясно… Тогда скажи вот что: ну Иван – ладно, он в этом деле не профессионал. – я осторожно придержал ладонью недовольно заворочавшегося Хмыря, – но ты‑то зачем стрелять начал?

– Дык… это… – Митяй смущенно переступил с ноги на ногу. – А что надо было делать? Крикнуть: «Не стреляй, я сдаюсь»?

Я молчал, в упор глядя на него. Водовозов смутился еще больше. На покрасневшей коже шеи тонкими белыми ниточками проступили старые шрамы.

– Ну ладно, – с интонацией без разрешения забравшегося в буфет ребенка буркнул он, – Дурак был, сам знаю… А вообще‑то он сам виноват. Первый начал… Это же рефлекс: в тебя стреляют – стреляй в ответ.

– Рефлекс. А про других ты подумал? Не только же у тебя одного такие рефлексы. Радуйся, что у меня патронов не было. А то дали бы мы с тобой выход рефлексам. Кто бы только живым остался? Одна Иринка?

– Ну виноват… Лопухнулся! С кем не бывает?.. Ты сам вот без патронов в рейд вышел.

– Когда я выходил, они у меня были. – Я неожиданно вспомнил о благополучно забытом в машине армейском автомате и быстренько закруглил тему. – Ладно, проехали… Мобильник у тебя с собой? Врачей вызови.

– «Скорая» за периметр не ходит. – тихонько, как бы невзначай заметил Митяй.

Я поморщился. Верно. Не ходит. Но зачем же понимать все так буквально. Разве, кроме службы «03», помочь человеку больше никто не умеет?

– Звони в Управление. Проси машину на… какой это адрес? Скажи, здесь раненый, так что пусть поторопятся.

Водовозов мрачно кивнул и потянулся за телефоном, но сразу же замер, когда вскинулась Ирина:

– Ты что?! А инквизиция? Они же его вместо больницы – сразу в свои подвалы!

Я улыбнулся:

– Ну, вряд ли все так плохо. У нас тут, несмотря на все перегибы, все‑таки еще не Средневековье: прежде чем в подвалы тащить, сначала подлечат… А потом, глядишь, и вовсе отпустят.

– Отпустят? – Ирина недоверчиво смотрела на меня, словно удивляясь, как я могу городить такую чушь. – Так же, как тебя вчера, или как меня в свое время – с выстрелами и погоней? Ты что, не знаешь, какой у отца Василия на него зуб?

Я отмахнулся:

– Ага, такой же, как и на меня, разве что чуточку побольше… Можешь мне поверить, Ира, ничего не будет. Инквизиция в наше время – практически то же самое, что государственная спецслужба во времена до Гнева. В средствах она практически не ограничена, во влиянии на другие силовые организации – тоже. Как только припекло, чернокрестники даже танки, от века не покидавшие пределы периметра, на улицы вытащить смогли. Так неужели ты думаешь, что они не способны выследить, задержать и на полном серьезе сгноить в своих застенках кого‑нибудь вроде него, – кивок в сторону с болезненной гримасой вслушивавшегося в наш разговор Хмыря, – или меня?

– То есть, по‑твоему, получается, что для них это всего лишь игра?

Я пожал плечами.

– Игра или не игра, но если бы отец Василий на полном серьезе хотел нашей смерти, то сейчас у тебя дома на полочке стояла бы урна с привезенной из городского крематория горсткой пыли. Может быть, я, как кое‑кто считает, и самый опасный человек в городе, но против целой системы… Нет.

Молчание. Долгие секунды молчания.