|
Собственно говоря, я ничего не достиг, да и достигать было нечего. У меня нет иллюзий на этот счет. Устоит Венеция или падет – сегодня уже зависит не от действий ее правительства, а от того, кто – французы или австрийцы – одолеют в борьбе. Поэтому мне кажется, что у Вендрамина мало оснований быть вознагражденным за службу, которую ему никогда не удастся исполнить. Она с грустью покачала головой. – Пустое, Марк. Он по прежнему будет требовать выполнения обещания, не подлежащего отказу из соображений чести. – Но обещание было сделкой. Я знаю, что и Доменико понимает это. Если Вендрамину не представится возможность выполнить свою часть, сделка разрушится. В конце концов, так это мне и представляется, и поэтому я остаюсь в Венеции и жду. Я сохраняю свои надежды. В последние дни вы такая бледная и поникшая, – его голос дрогнул от невыразимой нежности, охватившей его. – Еще не пришло время отчаяния, дорогая. Я искал случай сказать вам это – сказать вам, что я не бездействую, что я жду и наблюдаю. И это вызвано не только делом монархии, тайным агентом которой я являюсь. Этот намек на действия остро взволновал ее. Ее рука неожиданно сжала его руку. – Что вы делаете? Что вы можете сделать? Скажите мне. Уловил ли он в ее голосе трепет надежды, которая, по ее утверждению, умерла? Его рука ответила на ее пожатие. – Я не могу сказать вам больше того, что уже сказано, дорогая. Но я горячо прошу вас не считать напрасной борьбу, которая еще не завершена. В этот момент Вендрамин и наткнулся на них, такими их и застал: неотрывно смотрящими в глаза друг другу, сплетая руки, а холодную и величественную Изотту – вспыхнувшей в таком волнении, какого ему, несомненно, никогда не удавалось пробудить в ней. Он сдержал свои эмоции. У него хватило здравого смысла понять, что здесь он не мог устроить скандал, как в салоне виконтессы. Изотта, перед которой он робел – и это придется терпеть, пока он не женится на ней, – не была человеком, по отношению к которому позволителен какой бы то ни было сарказм или косвенный намек. Поэтому он подавил гнев и страх и настроился по обыкновению доброжелательно. – В саду хозяйничают осенние ветры! Разве это благоразумно? Нашему другу Марку это может не представлять опасности. Студеный климат его родной страны закалил его. Но для вас, моя дорогая Изотта! О чем думает ваша мать, что позволяет вам это? Такими заботливыми упреками он поторопил их в дом: очень радостный внешне, но раздраженный в глубине души. А если беда, которой он опасался, уже случилась? А если этот подлый англичанин рассказал ей о его отношениях с француженкой? Его беспокойные глаза исподволь присматривались к ней, пока он говорил, и находили ее сверх обыкновения отчужденной и холодной. Он принял решение. Должен быть положен конец этой неопределенности. А поэтому он на сей раз дождался ухода Марка Антуана и попросил графа побеседовать с ним наедине. Граф провел его в маленькую комнату, в которой он хранил свои архивы и текущие дела, и жестом пригласил с собою Доменико. Вендрамин предпочел бы остаться совершенно наедине с графом и напомнил ему, что просил именно об этом. Но граф засмеялся: – Что? И возложить на меня заботу повторять, что бы это ни было, для Доменико? Чепуха! У меня нет секретов от сына – ни семейных, ни политических. Пойдемте. Закрыв дверь, отец и сын сели в этой слегка затхлой маленькой комнате: старший Пиццамано – сухопарый, властный, еще дружески настроенный; младший – очень элегантный в своем отлично сшитом мундире с желтыми кантами и плотным военным шарфом. |
