|
Вид его был настороженный; он был полон того холодного достоинства, которое Вендрамину так неприятно напоминало сестру Доменико. Несмотря на то, что Вендрамин обдумал начало, он чувствовал себя неловко. Он взял предложенный стул и сел после приглашения графа. Но, едва начав говорить, он встал и продолжал, расхаживая по комнате, сосредоточив взгляд на рисунке паркетного пола. Он упомянул о своем горячем патриотизме и, особенно, об энергии, проявленной им при борьбе за голоса упорствующих барнаботти, в результате чего теперь он поставил их под свой контроль и смог направить их в консервативное русло с тем замечательным эффектом, который проявился на последнем собрании Большого Совета, имевшем важное значение. Он поставил исключительно себе в заслугу, что его требования были приняты. – Милый мой мальчик, – утешил его граф, ибо его утверждения становились абсурдными, – разве есть необходимость доказывать с таким пылом то, о чем мы уже знаем? Несомненно и то, что мы никогда не скупились на похвалы вашим усилиям или на восхищение вашим патриотическим настроем и мастерством. – Нет! Не в этом моя жалоба, – сказал Вендрамин. – Ах! У него жалоба… Это было сдержанное восклицание Доменико. Граф взглядом остановил сына. – Позвольте нам выслушать ее, Леонардо. – Похвала и восхищение, милорд, – всего лишь слова. О, я не сомневаюсь в их искренности. Но слова – они остаются словами и не приносят пользы человеку. Вы хорошо знаете, что у меня есть определенные устремления, которые вы поддерживаете… Определенные очень дорогие мне надежды, на исполнение которых… словом, было бы слабым комплиментом, если бы я не был естественно нетерпеливым. Граф, откинувшись в кресле, нога на ногу, любезно улыбнулся. Возможно, остановившись на этом, Вендрамин лучше бы послужил своим целям. Но ему надо было выговориться. Его недавние политические труды дали ему почувствовать свои риторические способности. – Далее, – продолжил он, – я должен признать, что брак есть род контракта, в котором каждая сторона должна нечто предъявить. Как вам хорошо известно, милорд, я беден; так что я не могу предложить Изотте приличествующие дары. Но я, в конце концов, богат могуществом на службе своей страны; богат достаточно, чтобы быть достойным вашего расположения, и это вполне компенсирует то, чего недостает в другом отношении. Если бы не очевидность этого моего неявного богатства, предложенного в торжественном соглашении, у меня не возникло бы безрассудство… предстать перед вами с… с этой жалобой, – здесь он замялся, а затем продолжил решительно. – Но это подкреплено моими действиями, плоды которых уже возложены на алтарь нашей страны. Он принял величественную позу, откинув светловолосую голову и прижав руку к сердцу. Доменико кисло улыбнулся. Но граф остался милостив. – Да, да. Вы проповедуете уже обращенным. Дальше! Эта легкая капитуляция, казалось, вырвала почву из под ног сэра Леонардо. Чтобы ощутить результат, ему необходимо было какое то противодействие, которое он мог бы преодолеть. Отсутствие препятствия обескураживало его. – Итак, – сказал он, – если это ясно и если вы, милорд, так великодушно соглашаетесь с тем, что моя часть контракта выполнена, вы не будете – я уверен, что вы не сможете – противиться моему требованию выполнить вашу часть. Доменико напугал как отца, так и сэра Леонардо вопросом, взорвавшим паузу: – Вы произнесли «требование», сэр? Горделивая поза Вендрамина утратила некую долю величественности. |
