— Спроси у своего почтенного дедушки, не желает ли он придать игре некоторый интерес? Один шиллинг для начала?

И Гарет, чтобы проиллюстрировать свое предложение, повертел зажатую между большим и указательным пальцами монету.

Рас согласился с большим удовольствием. Он подозвал своего телохранителя, и тот вынул из складок необъятного шамма огромный кошель из львиной шкуры.

— Бог ты мой, — выдохнул Гарет, увидев сверкание золотых монет. — Отлично, старина!

* * *

В своем поведении граф подражал самому аристократическому образцу — то есть дуче, и потому в полной мере обладал выдержкой и достоинством. Одним словом, он был настоящим аристократом, человеком, рожденным повелевать. Черные глаза его горели презрением, а голос звучал столь прекрасно, что у него самого бегали по спине мурашки.

— …Какой-то мужик, выросший на задворках… Я изумлен, что такой человек мог дослужиться до майора. Такой человек, как вы… — Он вскинул правую руку с обвиняющим перстом, направленным на майора, как пистолет. — Вы… вы — никто, ничтожество, выскочка. Я проклинаю себя за то, что был слишком мягкосердечен и приблизил вас к себе. Да, проклинаю.

И именно по этой причине я до поры до времени смотрел сквозь пальцы на вашу наглость, не обращал внимания на вашу назойливость. Но на сей раз вы превзошли самого себя, Кастелани. На сей раз вы ослушались прямого приказания вашего командира перед лицом врага. Этого я уже не могу оставить безнаказанным!.. — Граф умолк на мгновение, тень сожаления мелькнула у него в глазах. — Я человек мягкий, Кастелани, но я солдат. Я не могу больше смотреть сквозь пальцы на ваше поведение, этого мне не позволяет овеянный славой мундир. И вы сами знаете, какая кара должна постичь вас за неповиновение командиру перед лицом врага. — Он снова помолчал, вскинул голову, в глазах его горел мрачный огонь. — Кара эта — смерть. Так оно и будет. Вы послужите примером для моих подчиненных. Сегодня же вечером перед заходом солнца вас выведут перед батальоном, сорвут с вас знаки отличия, дорогой сердцу каждого из нас значок нашей славной части, после чего вы распрощаетесь с жизнью.

Речь получилась весьма длинной, но у графа был поставленный голос, и он закончил ее на драматической ноте, широким жестом раскинув руки. На некоторое время он замер и с удовлетворением оглядывал себя в большом зеркале, перед которым и произносилась эта тирада. В своей палатке он находился в полном одиночестве, но чувствовал себя так, словно стоял на сцене перед восхищенной публикой. Потом он резко отвернулся от зеркала, торопливо прошел к выходу из палатки и откинул клапан.

Часовые вытянулись в струнку. Граф рявкнул:

— Майора Кастелани ко мне, немедленно!

— Слушаюсь, господин полковник! — отозвался часовой.

Граф опустил клапан палатки. Кастелани явился через десять минут и четко отдал честь у самого входа в палатку.

— Вы посылали за мной, полковник?

— Дорогой мой Кастелани…

Граф встал из-за письменного стола, крепкие белые зубы блеснули на загорелом лице, когда он со всем присущим ему обаянием улыбнулся майору, идя ему навстречу и протягивая руку для пожатия. — От стаканчика вина вы, надеюсь, не откажетесь, старина?

Альдо Белли хватало здравого смысла, чтобы понимать — без профессионального глаза и твердой руки Кастелани батальон скиснет, как перестоявшее молоко, или точнее — взорвется, как начиненная динамитом скала. Произнеся над ним смертный приговор, граф отвел душу и теперь мог вполне доброжелательно разговаривать со строптивым майором.

— Садитесь же, — сказал он, указывая на раскладное кресло, стоявшее перед его письменным столом.